– А кто такие агенты Смиты?
– Которые с проводом в ухе? А это если ты вдруг что-то поймешь и начнешь много и убедительно вякать: «капиталисты – вампиры!», то придет такой «агент Смит» – тебя заткнуть. Он может и просто шарахнуть головой об асфальт, а может, если матрице это выгодно, предложить сделку. Ты станешь ручным революционером, пугалом для телеэфиров, а тебе за это подачку. А нет – тогда головой об асфальт. Единственная проблема в том, что к тебе не приходит никакой «Морфеус». Никто не говорит: «Друг! Ты такой умный, честный, справедливый! Пойдем с нами…» Это Толстой, кажется, удивлялся – и почему хорошие люди не могут объединиться? В реальности система построена так, чтобы постоянно ссорить их между собой. Чтобы вы с Морфеусом никогда не могли договориться.
– Они не могут объединиться, потому что у них не две стороны, а сто двадцать две. Ведь сказано, что добра и зла в чистом виде не существует, все относительно, вот они и чокнулись на этой почве. Потому что определить, чего в данном случае больше – практически невозможно. Мир якобы цветной, а не черно-белый. Мы начинаем рассматривать ситуацию и нам говорят: вроде как он и предатель, но войдите в его положение! И тут мы обнаруживаем в нем много хорошего. Например, когда он выдавал товарищей, он думал о матери, о жене, о детишках. Казнить нельзя, помиловать! Материализм всегда ведет к разрушению нравственности, как ты этого не можешь понять, Андрюха? Вы, марксисты, пытались выставить Ленина как идеал человека. Но человек заведомо имеет недостатки. Только бог идеален и если бог – наш эталон, то мы стремимся избавиться от всех недостатков. А иначе базар начинается, понимаешь? Ленин был идеальным, за исключением трех изъянов: маленький рост, лысина и картавость. То есть три недостатка – это допустимая норма? А если ещё один добавить? Тогда ещё можно меня считать хорошим человеком или уже нет? А может быть мои два можно засчитать за его один? Ведь у него серьезный – гордость, а у меня так, мелочевка – лень да эгоизм. И пошла торговля: не стоят ли две моих черепахи одного вашего павлина? А сколько ложек дегтя можно добавить в бочку мёда по ГОСТу? Нет, Андрюха, идеал должен быть абсолютным, – Боря замолчал, пытливо оглядывая Андрея, но поскольку у того оставалось бескомпромиссное выражение лица, он только сокрушенно покачал головой. – Пойдем лучше на колесе обозрения прокатимся.
Открытая кабинка поднималась к небу, солнце слепило глаза.
– У нас 24 августа вечеринка планируется… – как бы между прочим сказал Андрей. – Вы бы потанцевали по-своему, чтобы получился настоящий праздник…
– Не вопрос, – ответил Боря тоже как бы между делом, словно они обсуждали повседневный список покупок. – Организую настоящий кордебалет, не волнуйся.
Затем Боря указал на крышу, возвышающуюся среди деревьев, на которой они часто загорали детьми.
– Узнаешь нашу крышу?
– Помню, как мы пили там вино с твоей подружкой. Олей, кажется? Такая, рыжеволосая.
– Да, она жила тогда в соседнем доме. Но сейчас его уже нет. Его несколько лет назад снесли… А вон что это там так искрится?
Андрей очередной раз подивился Бориной практически телепатии.
– Главный офис «Танит-групп».
– «Танит-групп»? У нас есть кукольница, которая раньше работала там дизайнером игрушек. Я тебе про неё не рассказывал? Необычная история…
Необычная история началась весьма прозаично – окончив с отличием факультет промышленного дизайна, девушка по имени Софья была приглашена на работу в «Танит-групп» – разрабатывать дизайн резиновых игрушек. Очевидно, предполагалось, что она продолжит бесконечную череду упругих уродов и эластичных кадавров в стиле мультипликационных блокбастеров.
Вместо этого Софья, уже несколько лет делавшая игрушки и кукол своими руками, занялась поиском нового оригинального стиля для танит-групповской резины. Она сделала десятки эскизов, пересмотрела тысячи альбомов по истории дизайна за последнюю сотню лет, но так и не нашла того, что искала. И тогда ей пришла в голову неожиданная мысль. Она вспомнила, что многие художники прошлого (во всяком случае, так ей рассказывали на лекциях по истории живописи) в поисках собственного стиля обращались к фольклору. И Софья отправилась «припадать к истокам» в Музей народного искусства на Садовом кольце. Там среди ангидритовых резных собачек и майолики работы Врубеля она увидала деревянную игрушку «Как мыши кота хоронили». Вообще-то это была даже не игрушка, а целый маленький мир, вырезанный из дерева. Почти полсотни мышей везли на санках кота притворившегося мертвым. Кот лежал на спине, сложив все четыре лапки крест-накрест, и жмурил глазки, а мыши тащили санки, словно репинские бурлаки баржу. И каждая из мышей, впрягшихся в постромки, толкавших санки сзади или просто пристроившихся в эскорт, жила своей собственной жизнью, имела собственный характер.
Помимо того, что игрушечные мыши и кот были почти как настоящие, а порою и лучше, живее, интереснее, чем настоящие, было ещё одно обстоятельство, которое взволновало Софью – на табличке под деревянной композицией было написано «Богородская игрушка». Для Софьи это слово значило очень многое. Коренная москвичка, родившаяся и выросшая на Миллионной улице, Софья «страдала местечковым патриотизмом» и на вопрос «где ты живешь?» никогда не отвечала «в Москве», но всегда «в Богородском». Эта привычка возникла у неё ещё в детском саду, когда Софья впервые заучила ответ на вопрос «Где ты живешь?», да так и осталась. Мать несколько раз пыталась объяснить Софье, что так отвечать надо только в Москве, а в других городах надо говорить по-другому. Софья внимательно слушала, вежливо кивала головой, но на следующий раз всё равно делала всё по-своему.
Однажды, познакомившись с компанией российских туристов в Праге, куда мать с отцом повезли Софью отдыхать на католическое Рождество, она привычно ответила на вопрос «ты откуда?» «из Богородского! «Софья сделала это автоматически, не задумываясь, как делала всегда. Она вовсе не хотела пофорсить или как-то особенно соригинальничать – мальчик был симпатичным и, хотя он может быть слишком откровенно, если даже не сказать нахально, выражал желание познакомиться как можно ближе, Софья была настроена скорее в пользу такого сближения, нежели против. Но, увы-увы, услышав «из Богородского», мальчик заверещал, едва не брызжа слюной:
– Фу! Чё за деревня? У моего пахана три хаты в Москве и одна в Тюмени… Коза Богородская! – и потом он чудовищно, невозможно, отвратительно заржал.
