– Скажи что-нибудь, – просит он. Она его слышит, ему нужно верить, что она слышит его, но все равно молчит. – Ну что мне сделать? – спрашивает он. – Ты же знаешь, что…
Ах, какие мускулы! – перебивает кто-то шепотом. – Лежи, милый, я все сама сделаю. – Кто это? Какая-то шлюшка. Уточнение: профессиональная жрица любви. Гимнастка, будто резиновая, оклеенная блестками, словно чешуей. Он ненавидит эти отголоски. Их и святые слышали – чокнутые завшивевшие отшельники в пещерах и пустынях. Скоро ему прекрасные демоны станут являться, будут манить, облизываясь, суккубы с раскаленными докрасна сосками и мелькающими розовыми язычками. Из волн появятся русалки, выплывут из-за осыпающихся башен, он услышит сладкое пение и поплывет, и его съедят акулы. Существа с женскими грудями и головами и орлиными когтями станут пикировать на него, он раскроет им объятия, и это будет конец. Мозгоплавка.
Или хуже того, какая-нибудь девушка, которую он знает или когда-то знал, выйдет из-за деревьев, обрадуется ему, но окажется всего лишь миражом. Впрочем, ему компания нужна, и такая сойдет.
Через уцелевшее стекло темных очков он изучает горизонт: пустота. Море – как раскаленный металл, выцветшее голубое небо, если не считать дыры, которую прожгло солнце. Пусто. Вода, песок, небо, деревья, осколки прошлого. Никто его не услышит, потому что никого нет.
– Коростель! – кричит он. – Ты скотина! Мудак!
Он прислушивается. По лицу снова течет соленая водица. Неизвестно, когда это опять произойдет, и ничего не поделать. Он задыхается, будто огромная рука сдавила грудь – давит, отпускает, снова давит. Бессмысленная паника.
– Это ты виноват! – кричит он океану.
Ответа нет. Неудивительно. Только волны – шуш-ш, шуш-ш. Он кулаком проводит по лицу, по бороденке, размазывая грязь, сопли, слезы и липкий сок манго.
– Снежный человек, Снежный человек, – говорит он. – Займись делом.
Когда-то, давным-давно, Снежный человек еще не был Снежным человеком. Он был Джимми. Хорошим мальчиком.
Первое четкое воспоминание Джимми – огромный костер. Ему тогда было лет пять или шесть. Он носил красные резиновые сапоги, на сапогах – улыбающиеся утята; он помнит, потому что после костра ему велели прямо в этих сапогах пройти через поддон с дезинфектантом. Ему сказали, что дезинфицирующее вещество очень ядовитое, не надо им брызгаться, а он беспокоился, что яд попадет в глаза утятам и им больно будет. Ему сказали, что утята – просто рисунки, ненастоящие и ничего не чувствуют, но он не вполне поверил.
Ну, пусть будет пять с половиной, думает Снежный человек. Ближе к истине.
Наверное, был октябрь или ноябрь – тогда листья еще меняли цвет осенью, а в тот день они были рыжими и красными. Под ногами хлюпала грязь – наверное, Джимми стоял на поле. С неба моросило. Костер был огромной кучей трупов коров, овец и свиней. Их ноги торчали во все стороны, как палки. Туши поливали бензином, летели искры, желтые и белые, красные и оранжевые. В воздухе плыл запах горелого мяса. Напоминало барбекю – отец на заднем дворе порою что-то жарил, но сейчас запах был сильнее и мешался с вонью автозаправки и горелых волос.
Джимми знал, как пахнут горелые волосы, потому что как-то раз сжег свои собственные. Отстриг их маникюрными ножницами и поджег маминой зажигалкой. Волосы зашипели и начали извиваться, будто черные червячки, и он отстриг еще прядь. Когда его обнаружили, он уже обкорнал себе полголовы. А когда начали ругать, сказал, что это был эксперимент.
Тогда папа рассмеялся, а мама – нет. По крайней мере (сказал папа), Джимми хватило ума отстричь волосы перед тем, как поджигать. А мама сказала, им очень повезло, что он не спалил дом. Потом они начали спорить насчет зажигалки, которой в доме бы не было (сказал папа), если б мама не курила. А мама сказала, что все дети в душе пироманы и, не будь в доме зажигалки, Джимми с таким же успехом взял бы спички.
Спор продолжался, а Джимми обрадовался, потому что знал: теперь не накажут. Просто нужно молчать, и тогда они вскоре забудут, о чем, собственно, поспорили. Но все же он чувствовал себя виноватым – гляньте, до чего он их довел. И он знал, что все закончится как обычно – хлопнет дверь. Он все вжимался в кресло, а над головой летали туда-сюда слова, и в конце концов дверь таки хлопнула – на сей раз мама – и дунул ветер. Когда хлопала дверь, всегда ветер дул, ффыф-ф, – фыркал прямо в уши.
– Не обращай внимания, приятель, – сказал папа. – Ее воротничок душит. Скоро успокоится. Пойдем лучше поедим мороженого. – Так они и сделали, разложили малиновое мороженое в мисочки с красно-синими птицами. Мисочки делались вручную в Мексике, их нельзя было мыть в посудомоечной машине, чтобы не повредить роспись. Джимми доел мороженое – хотел показать папе, что все в порядке.
Женщины и их воротнички. То холод, то духота в странной, мускусной, цветочной стране у женщин под одеждой. Загадочное, важное неуправляемое – так думал папа. Но никто почему-то не говорил, что и мужчине бывает душно, об этом даже не упоминали – по крайней мере, когда Джимми был маленьким, – разве что папа мог сказать: «Охолони». Почему? Почему никто не вспоминает, что мужчинам тоже душно и у них тоже есть воротнички? Гладкие воротнички с острыми краями, с ужасной темной и колючей изнанкой. Джимми не помешала бы парочка теорий на этот счет.
На следующий день папа отвел его в парикмахерскую – на фотографии в витрине симпатичная девушка надула губы. Черная футболка сползла с одного плеча. Обмазанные угольно-черной тушью глаза смотрели жестко, волосы топорщились, точно иглы дикобраза. Кафельный пол в парикмахерской был весь в волосах – их шваброй собирали в кучи. Сначала на Джимми надели черный фартук вроде слюнявчика, и Джимми обиделся, не хотел походить на маленького. Парикмахер засмеялся и сказал, что это не слюнявчик. Разве Джимми когда-нибудь видел детишек в черных слюнявчиках? Ну, тогда ладно; Джимми подровняли искромсанную шевелюру. Может, этого он и добивался – чтобы его подстригли покороче. Парикмахер что-то намазал ему на голову, чтобы волосы торчали сосульками. Это что-то пахло апельсиновыми корками. Джимми улыбнулся своему отражению в зеркале, потом нахмурился, сурово сдвинул брови.
– Парень не промах, – сказал парикмахер, кивнув отцу Джимми. – Просто тигр. – Он стряхнул волосы Джимми на пол к остальным волосам, затем картинно сдернул черный фартук и снял Джимми с кресла.
Когда жгли костер, Джимми очень волновался за животных – думал, что им больно. Нет, сказал папа. Это мертвые животные. Как стейки и сосиски, только со шкурами.
