Вид на мертвый мир заполнял всю стену камеры, равно как и все стены верхнего этажа бункера, и везде демонстрировался свой фрагмент постепенно мутнеющей панорамы. Доступное Холстону изображение простиралось от угла возле койки до потолка, тянулось до другой стены и заканчивалось у туалета. Несмотря на легкую смазанность — как будто линзы протерли маслом, — казалось, что это сцена, на которую можно выйти, зияющая и манящая дыра, странным образом расположенная напротив зловещей тюремной решетки.
Однако эта иллюзия выглядела убедительно только на расстоянии. Вблизи Холстон мог различить на большом дисплее несколько мертвых пикселей. Они выделялись резкой белизной на фоне коричневого и серого. Светясь с безжалостной интенсивностью, каждый такой пиксель (Эллисон называла их «битыми») напоминал квадратное окошко в какое-то более яркое место, дырочку толщиной с человеческий волос, манящую в иную, лучшую реальность. Приглядевшись, можно было заметить десятки таких дырочек. Холстон задумался: а знает ли кто-нибудь в бункере, как восстановить эти пиксели? И есть ли здесь инструменты, необходимые для столь деликатной работы? Мертвы ли они навсегда, как Эллисон? И не умрут ли со временем все остальные пиксели? Холстон представил день, когда половина пикселей станет ослепительно-белой, затем, через несколько поколений, останутся лишь десятки серых и коричневых, потом всего дюжина, и мир перейдет в новое состояние — люди в бункере будут думать, что мир снаружи охвачен пламенем, а немногие нормальные пиксели — ошибочно считать неисправными.
А вдруг именно это Холстон и все остальные делают уже сейчас?
Кто-то кашлянул за спиной. Холстон обернулся и увидел по другую сторону решетки мэра Джанс. Она стояла, сунув руки в карманы комбинезона.
Джанс кивнула в сторону койки:
— Если камера пустовала, то по ночам, когда вы с Марнсом уходили, я иногда сидела там и любовалась этим видом.
Холстон снова повернулся и обвел взглядом грязный безжизненный ландшафт. Он выглядел угнетающе, особенно если сравнивать с картинками в детских книжках — единственных книгах, уцелевших после восстания. Очень многие сомневались насчет достоверности цветов на их страницах, равно как сомневались в существовании фиолетовых слонов и розовых птиц, но Холстон подозревал, что те изображения были более правдивы, чем сцена перед ним. Он, как и некоторые другие, ощущал нечто изначальное и глубокое, разглядывая потрепанные страницы, щедро залитые зеленью и голубизной. Но по сравнению с внутренностью бункера даже этот грязно-серый пейзаж казался спасением — глотком свежего воздуха, которым люди рождены дышать.
— Здесь он всегда кажется немного яснее, — заметила Джанс, — этот вид.
Холстон промолчал. Он наблюдал, как от облака отделился клочок и поплыл в сторону.
— Ты можешь заказать обед на свой выбор, — проговорила мэр. — Это традиция…
— Не нужно мне рассказывать о традициях, — прервал ее Холстон. — Каких-то три года назад я принес Эллисон ее последний обед в эту камеру. — Он по привычке потянулся покрутить на пальце медное кольцо, забыв, что оставил его на комоде несколько часов назад.
— Даже не верится, что прошло столько времени, — пробормотала Джанс.
Повернувшись, Холстон увидел, как она, прищурившись, рассматривает облака на стене.
— Ты по ней соскучилась? — язвительно поинтересовался он. — Или тебе просто не нравится, что грязь на линзах копилась так долго?
Бросив на Холстона быстрый взгляд, Джанс уставилась в пол.
— Ты же знаешь, что я этого не хотела — ради какого угодно вида. Но правила есть правила…
— Я тебя не виню, — сказал Холстон, пытаясь сдержать гнев. — Я знаю правила лучше многих. — Его рука дернулась было к груди, к отсутствующей звезде шерифа, оставленной по ту сторону решетки, как и кольцо. — Черт побери, да я большую часть жизни заставлял людей соблюдать эти правила! Даже когда понял, что они — чушь.
Джанс кашлянула.
— Хорошо, я не стану спрашивать, почему ты сделал такой выбор. Просто предположу, что здесь ты будешь несчастлив.
Их взгляды встретились, и, прежде чем она моргнула, Холстон успел заметить, как в ее глазах блеснули слезы. Джанс казалась более худой, чем обычно, а в этом просторном комбинезоне смотрелась и вовсе комично. Морщины на шее и в уголках глаз стали глубже, чем он помнил. Темнее. А еще он подумал, что ее голос звучит хрипловато из-за искреннего сожаления, а не из-за возраста или курения.
Холстон вдруг увидел себя глазами Джанс: сломленный мужчина, сидящий на потертой койке, кожа кажется серой в бледном свете мертвого мира снаружи. У Холстона закружилась голова, он принялся искать нечто рациональное, за что можно ухватиться, нечто осмысленное. То досадное недоразумение, в которое превратилась его жизнь, было больше похоже на сон. Ни один год из последних трех не казался ему настоящим. Ничто больше не казалось настоящим.
Холстон снова повернулся к желтовато-коричневым холмам. Ему почудилось, что умер очередной пиксель, став ослепительно-белым. Открылось еще одно крохотное окошко, разрушающее иллюзию, в которой он усомнился.
«Завтра я обрету спасение, — со злостью подумал Холстон, — даже если это означает смерть».
— Я пробыла мэром слишком долго, — сказала Джанс.
Холстон обернулся и увидел, что она обхватила морщинистыми руками холодные стальные прутья.
— Ты ведь знаешь, архивные записи ведутся не с самого начала. Нам ничего не известно о том, что было до восстания полтора столетия назад, но с тех пор ни один мэр не послал на очистку больше людей, чем это сделала я.
— Ты уж извини, что создаю тебе проблемы, — сухо произнес Холстон.
— Я не получаю от этого удовольствия. И это все, что я хотела сказать. Совершенно никакого удовольствия.
Холстон махнул в сторону огромного экрана.
— Но ты первая придешь сюда завтра вечером полюбоваться на ясный закат, не так ли? — Ему очень не понравился собственный тон. Он злился не из-за собственной жизни, или смерти, или того что с ним случится послезавтра, у него вызывала негодование судьба Эллисон, и Холстон так и не смог избавиться от этого чувства. Для него неотвратимые события прошлого все еще казались чем-то, чего можно было избежать. — Вам всем понравится завтрашний вид, — сказал он больше себе, чем мэру.
— Ты несправедлив, — возразила Джанс. — Закон есть закон. Ты его нарушил. И знал, что нарушаешь.
Холстон уставился в пол. Они надолго замолчали. Через какое-то время мэр снова заговорила:
— Ты пока еще не грозился, что не станешь ничего делать. Люди нервничают, что ты можешь не произвести очистку, потому что не заявлял, что не станешь.
