– Именно оттуда, – улыбается незнакомец и говорит, что его зовут Шмидт. – Писатель.
– Как романтично! – выдыхает официантка и что-то щебечет о шарманках и росте культуры в индустриальных районах мира.
* * *
Ты сидишь в ресторане и ждешь, когда вернутся Шмидт и официантка.
– Никогда не упускай того, что само идет в руки, – говорит Шмидт, подсаживаясь за твой столик.
– Откуда ты знаешь меня? – спрашиваешь ты.
Он заказывает бокал красного вина и достает из дипломата помятую рукопись, которую может создать только шарманка.
– Она еще не закончена, но… – он протягивает тебе кипу макулатуры.
– Я не буду читать, – говоришь ты.
– Я тоже не хотел, – признается Шмидт. – Но когда я увидел, что шарманка пишет обо мне…
– Причем тут я?
– Она и о тебе пишет. Думаешь, как я тебя нашел?
– Вот как? – говоришь и вспоминаешь свою шарманку. – Всегда говорил, что настанет день, и все эти чертовы машины сойдут с ума!
– Легко смеяться, когда от этого не зависит твоя жизнь.
– Что ты хочешь сказать?
– Эта шарманка, – говорит Шмидт. – Это все, что у меня есть, понимаешь?
Ты молчишь и вспоминаешь свою мать.
– Мне досталась она от отца, – продолжает Шмидт. – А отцу от деда…
– Мне тоже шарманка досталась от матери, – говоришь ты.
– А ей?
– Отец подарил.
– Подарил? – Шмидт выглядит обиженным. – Ты издеваешься надо мной? Как можно подарить шарманку?!
– Думаю, когда есть деньги, то можно подарить все что угодно.
– А как же закон?
– А что закон? Бывший хозяин шарманки умер, наследников у него не было, вот ее и передали государству. А там уж, сам знаешь, аукцион и все такое…
– Большие деньги!
– Отец говорил, что если ты любишь кого-то, то не жалко ни времени, ни денег, ни сил.
– Значит, моя шарманка не соврала? – спрашивает Шмидт, мрачнея на глазах.
Ты не ждешь объяснений и говоришь, что твой отец подарил матери шарманку, как только узнал, что она родила ему сына.
– Последний боец, – говорит Шмидт.
– Это еще почему?
– Не знаю, – он пожимает плечами. – Так назвала тебя моя шарманка.
– Странно.
– Не то слово. Ты ведь не был на войне, правильно?
– Был.
– Был?! Сколько же тебе лет?
– Я ушел в семнадцать.
– Но если твой отец мог сделать матери такой подарок, то почему же…
– Я сам хотел уйти.
– В штаб или…
– Слушай, какого черта ты копаешься в моей жизни?! Я знаю тебя всего пять минут, а ты уже считаешь себя моим другом?!
– Я спал с твоей девушкой.
– У нас свободная любовь. К тому же она не моя девушка.
– После войны все относительно. Верно?
– Да, – соглашаешься ты.
– Это тоже моя шарманка написала.
– Что?
– Твой отец бросил вас с матерью, когда тебе было четыре. Он ушел к другой женщине и растит ее дочь…
– Это его дочь.
– Шарманка написала, что нет.
– Твоя шарманка врет.
– Сколько у твоей матери было любовников?
– Откуда я знаю.
– Последнему ты сломал руку.
– Что за…
– Тебе только исполнилось семнадцать, и мать выгнала тебя за этот поступок из дома. К отцу ты идти не хотел, потому что обвинял его в том, что он оставил твою мать, поэтому решил записаться добровольцем.
– Я думал, что ты не знаешь об этом.
– Я думал, что шарманка врет, к тому же ты старше, чем кажешься, а в книге ничего не написано о том, на каком именно этапе войны ты принимал в ней участие. Мне почему-то казалось, что ты один из тех, кто попал под нанобомбы Сереса и после штурмовал великую стену.
– Мне тогда одиннадцать было, если не меньше.
– Понятно. А правда, что после смерти твоей матери тетка продолжала писать тебе письма от ее имени?
– Это тоже твоя шарманка написала?
– Нет. Твоя.
– Моя?
– Ты оставил листы на столе, и, пока твоя девушка принимала душ, я прочитал их.
– Ну, это уж слишком! – теряешь терпение. – Ты лезешь в мое прошлое, занимаешь мой номер, читаешь книгу, которую создала моя шарманка, перед тем как трахнуть мою девушку…
– После.
– Какая разница?!
– К тому же ты сам сказал, что это не твоя девушка.
– Да, но шарманка-то моя!
– Чертова машина. Так ты ее назвал?
– Пошел к черту, – сдаешься ты, снова садишься за стол и закуриваешь сигарету. Шмидт улыбается. – Что тут смешного? – спрашиваешь ты.
– А ведь тебе все это нравится, – говорит Шмидт.
– Что нравится?
– Хаос. Знаешь, как говорят: войны меняются, солдаты остаются…
* * *
Вы лежите в постели втроем. Ты, Шмидт и официантка.
– Хорошо было, – говорит Шмидт.
– И кровать что надо, – хихикает официантка. В комнате пахнет потом и сигаретным дымом.
– Ну и что ты думаешь об этом? – спрашивает тебя Майк. Тот самый Майк, который погиб за день до конца войны. Но сейчас он здесь. Рядом. Сидит на стуле и пялится на голую официантку.
– По-моему, немного костлява, – говоришь ты Майку.
– Ночью все кошки серы, – смеется он, и ты смеешься вместе с ним. И тебе снова семнадцать.
– А помнишь ту шлюшку из Янцзы? – спрашивает Майк.
– Еще бы!
– Да! Дали мы тогда жару! – Майк поднимается и подходит к окну. – Слышишь как тихо? – говорит он. – Не к добру это, Ян. Кишками чувствую, не к добру! – он оборачивается, и ты видишь, как из его вспоротого брюха вываливаются на пол внутренности.
– Майк, – говоришь ты.
– Что?
– У тебя… – ком подступает к горлу. Ты что-то шепчешь.
– Ничего не слышу! – говорит Майк и идет к тебе, давя ногами свои внутренности.
Черная жижа растекается по полу, становясь рекой. Медленной, кроваво-красной рекой, которая неспешно течет вниз вдоль вспаханных южных земель, и спелые плоды кумквата поклоняются ей, словно отдавая последнюю дань памяти. И девочка, азиатка, одетая в ишан, украшенный нарисованными павианами, исполняет танец огня…
* * *
Ты лежишь на кровати и смотришь в пустоту, в ночь. Шмидт тихо сопит. Официантка уткнулась ему в плечо, свернувшись эмбрионом. Закури сигарету. Разгони ошметки сна. Все это – пустота, вакуум. И шарманка на столе слабо люминесцирует, зазывая тебя. Поднимись с кровати. Возьми стул и сядь. Теперь: «Расскажи мне то, о чем я не хочу слышать, – говоришь ты шарманке. – Расскажи о том, что я должен был делать, но не сделал. Расскажи о том, что я сделал, но не должен был». И снова невидимые щупальца лезут в твой мозг и жрут, жрут, жрут твои воспоминания. И ты помнишь то, что не хочешь помнить. И не можешь забыть то, что хочешь забыть. И так всегда.
* * *
Утро наступает неожиданно быстро. Радио орет так громко, словно хочет, чтобы ты умер от сердечного приступа, а не проснулся.
