— Серебряные обрезы оставим соседям, — заметила Эмили, — иначе они могут подумать, что ты зазнался.
По телефону она вызвала рассыльного, объяснив мужу:
— Это не тот случай, когда пользуются почтой.
И на следующее утро рассыльный в униформе опустил его подтверждение в почтовый ящик рядом с будкой смотрителя.
Остаток недели пролетел незаметно. Эмили пометила мелом розовый пиджак и коричневые брюки и отослала их на переделку. Желтый галстук, решила она, не подойдет — «немного ярковат», — и заменила строгим кремовым. Изменения не обошли и галстучной заколки с запонками: их заменил тяжелый серебряный набор, который Эмили присмотрела в ювелирном магазине в городе. Траты были разрушительны, однако Эмили пресекала любые возражения.
— Тебе необходимо произвести хорошее впечатление; если все пройдет гладко, тебя снова пригласят и можно будет снова надеть этот костюм. К тому же запонки неплохо подойдут к твоему вечернему смокингу, — добавила она в некотором раздумье.
В агентстве Фреда Перкинса ожидала новая волна уважения. В понедельник мистер Пресби, управляющий, поинтересовался: не будет ли Перкинсу удобнее, если передвинуть его стол ближе к окну?
— С кондиционерами разница, разумеется, небольшая, но вид снаружи помогает расслабиться и отвлечься
Фред поблагодарил его за заботу.
— Не стоит благодарностей, — сказал Пресби. — Это лишь незначительный знак внимания, показывающий, как мы ценим вашу работу, мистер Перкинс.
И как финальный свисток, в пятницу после обеда сам Хендерсон, шеф агентства и распорядительный директор фонда «Интерконтинент и гарантии», задержался перед столом Фреда по пути домой. После десяти лет рассеянных кивков при случайных встречах такое внимание заметно польстило Фреду.
— Полагаю, завтра утром увидимся, — сказал Хендерсон, на секунду опершись о край стола одной из своих огромных ляжек.
— Полагаю, да, — бесцветным эхом отозвался Перкинс.
— Будем надеяться, что у них найдется бокал виски, — отдуваясь, продолжал Хендерсон. — Разумеется, горячий пунш ближе к старым охотничьим традициям, но меня от него пучит.
— Я прихвачу с собой фляжку, — сказал Перкинс, как будто это было его давнишней охотничьей привычкой.
— Отличная идея, — подбодрил Хендерсон и, уже выходя из офиса, бросил через плечо: — Оставь глоточек и мне, Фредди.
После ужина Эмили уложила детей в постель, и они вдвоем неторопливо прогулялись к окраине Марин-Гарденс, где долго смотрели через поля на большие здания за чугунной оградой. Даже издалека от глаз не могли укрыться признаки оживления и активности. Парковочные площадки под вязами казались переполненными черными лимузинами; на просторных лужайках для гольфа официанты устанавливали зеленые столы для утреннего завтрака. Пока они наслаждались открывшимся видом, вдоль внешней стороны ограды на гладкой кобыле протрусил жокей, ведя в поводу около сорока стройных, упитанных, черных и коричневых коней из загородных конюшен.
— Погода будет замечательной, — прошептала Эмили, когда они повернули обратно. — Совсем не чувствуется, что уже осень.
Перкинс не ответил, погруженный в собственные мысли. На завтрашнюю охоту идти почему-то не хотелось; крохотная частица его «я» упорно продолжала сопротивляться. Неожиданно он почувствовал, что дрожит от какого-то нервного предчувствия; естественно, этого следовало ожидать: новое окружение, боязнь неудачи, какого-нибудь досадного промаха, опасение не оправдать ожиданий этого было достаточно, чтобы объяснить дрожание рук и неровные удары сердца.
— Сего дня ляжем пораньше, — сказала Эмили, — тебе необходимо хорошо отдохнуть.
Перкинс кивнул, и они направились к дому. Однако, несмотря на очевидную необходимость, ему так и не удалось сомкнуть глаз: образы всевозможных промахов и неудач заставляли его ворочаться, метаться в постели. Наконец Эмили не выдержала:
— Перестань лягаться, ты не даешь мне заснуть, — после чего забрала подушку и ушла в детскую.
Чтобы не проспать сбор, Перкинс поставил будильник на шесть утра, однако проснуться ему пришлось гораздо раньше.
— Перкинс? Фред Перкинс? Он вскочил на постели
— Да?
Было светло, хотя солнце еще не всходило. В спальне стояли двое мужчин. Высокий, который только что тряс плечо Фреда, был одет в черный кожаный плащ; его фуражку украшал геральдический щит, в шахматном порядке разделенный на желтые и красные квадраты.
— Поднимайся! — пророкотал незнакомец
— Пошевеливайся! — добавил второй, пониже и старше, тоже затянутый в кожу.
— В чем дело? — с трудом выдавил из себя Перкинс. Бешеные удары сердца, захлебывающегося адреналином, окончательно пробудили его.
— Вылезай из кровати, — приказал высокий и, схватив одеяло рукой, рывком сдернул его на пол. Когда он наклонился, Перкинс увидел двух львов, поддерживающих передними лапами щит, вытисненный на рукаве плаща. Дрожа от холода, в одних трусах, Перкинс поднялся с постели.
— Что происходит? — тупо повторил он.
— Готовься к охоте, — сказал незнакомец постарше.
— Мне надо одеться, — спотыкаясь, Перкинс направился к столику, где в сером утреннем свете сверкали роскошный розовый пиджак и габардиновые брюки. Однако, повернувшись, он получил чувствительный удар короткой дубинкой, которую высокий незнакомец держал в руке.
— Обойдешься без одежды, — рассмеялся высокий. Краем глаза Перкинс успел заметить, как коротышка поднял розовый пиджак за фалды и разорвал по шву.
— Послушайте! — начал Перкинс, но, прежде чем он успел закончить, незнакомец в кожаном плаще вывернул ему руку и вытолкнул через застекленную дверь наружу в холодный, кристально чистый воздух. За его спиной в дверях неожиданно возникла Эмили в ночной сорочке; Перкинс услышал ее испуганный крик и звон разбитого стекла, когда коротышка с силой захлопнул дверь. Вырвавшись, Перкинс в ярости бросился через лужайку, но двое загонщиков скоро настигли его. Крепко держа под руки, они проволокли его по улице до окраины Марин-Гарденс, где начинались поля. Швырнув его на колкую от жнивья землю, они остановились, и коротышка вытащил хлыст.
— А теперь, сукин сын, беги! — заревел высокий.
Резкая боль от удара хлыстом обожгла спину Перкинса. Оступаясь, он поднялся на ноги и вприпрыжку бросился по полю. Трава резала голые ступни, пот катился по обнаженной груди, а рот переполняли гневные ругательства и ярость, однако он бежал, бежал… Уже пересекая второе поле, он различил отдаленный лай и чистый, высокий звук охотничьего рога.
