Разве можно сравнить ее с шикарнейшими — так что дух захватывает! — уникальными изданиями Гете, Достоевского, Карамзина, Бердяева, Мольера? Только срамиться…
Все обладатели библиотек — при разных положительных качествах — были, как правило, отчаянные снобы. Это Гальбовиц никогда не забывал.
Поэтому свое сокровище он скромно оставил дожидаться внизу, в вестибюле, в багажной сумке велосипеда, вместе с несъеденным в обед бутербродом, кой-какими инструментами, пакетиком леденцов и кепкой с длинным козырьком — на случай жаркой солнечной погоды.
Он взлетел на лифте на сороковой этаж и раскатисто позвонил в знакомую квартиру.
С минуту было тихо.
Наконец динамик, вделанный в дверь, нахальным тоном осведомился:
— Хто тута?
Нате вам, подумал ошарашенно Гальбовиц, и эта чирикалка — из рук вон!.. Ладно, если в доме все в порядке, хоть ее починю. Опять же — не пустой визит.
— Люций-Пров Гальбовиц, — отрекомендовался он. — Из Центрального бюро либрослужбы, наладка проекторов. Я уже не первый раз!
Дверь отворилась, и он вошел.
Навстречу ему, приветливо улыбаясь, возник из боковой комнаты хозяин квартиры, философ по специальности, еще крепкий на вид мужчина лет шестидесяти, с пронзительным взглядом, но, как решил для себя Гальбовиц еще в первый свой визит, с мозгами малость набекрень.
Таких, “нестандартных”, клиентов он и уважал, и недолюбливал одновременно.
Они вечно совались куда не надо и задавали под руку ужасные вопросы, а то, еще хуже, начинали досаждать разными советами, когда их совсем об этом не просили. Хотя, конечно же, в своих делах, в своих предметах разбирались превосходно и не прочь были при случае любовно поболтать о том, что их волнует, да и вообще, считал Гальбовиц, к роду людскому настроены были суетливо-дружелюбно.
Это искупало массу прочих неудобств в контакте с ними.
— Какими судьбами?! Вот радость! — громко возвестил философ, пожимая гостю руку.
— Ехал мимо, дел особых нет, ну, дай-ка, думаю, на всякий случай загляну, — слегка приврал Гальбовиц. Об истинной причине своего визита он, из деликатности, счел лучшим умолчать. — Как проекторы? В порядке?
— Да как будто… Впрочем, шут их знает… Я ведь слабо разбираюсь, — извиняющимся тоном ответил философ. — Но все равно прекрасно, что зашли! Очень мило с вашей стороны. На улице вот-вот гроза начнется… Другой бы — без оглядки, поскорей домой… Нет, очень мило с вашей стороны. Я всегда был убежден: уж если человек влюблен в свою профессию… Порядочность — вот его кредо!
Гальбовиц смущенно опустил глаза.
Ему внезапно показалось, что последние слова философа полны сарказма.
— Ну, если у вас и вправду все в порядке… — неуверенно промямлил он, делая осторожный шаг назад, к двери. — Если нет претензий…
— Так что из этого? — недоумевающе-строго уставился на него философ. — Пришли — и чудесно! Сейчас будем ужинать. Очень кстати. Ужин с маленьким сюрпризом. Пустячок, а хорошо! Ведь вы, поди, проголодались?
Вопреки всему, Гальбовиц почувствовал себя крайне неудобно.
— Даже и не знаю… — пробормотал он. — Может, я не вовремя?
— Ничуть, ничуть! — замахал руками философ. — Жена с детьми уехала сегодня за город, а я, как сыч, один… Прелестно посидим! Ну, что вы встали? Проходите!
— Кстати, — спохватился Гальбовиц, — этот ваш дверной автомат…
— Скуден на язык, — вздохнул философ. — Истинно дремуч. Правда, в косности своей почти велик. Любого поражает. Впрочем, может и отвадить…
— Починить вам?
— А зачем? Это жена его не переносит, вечно отключает, а меня он даже веселит. Вы только вдумайтесь — дремучий автомат! Есть что-то, а?
— Ладно, если вас устраивает…
Надобно сказать, Гальбовиц очень не любил, когда приборы барахлили. В его присутствии, по крайней мере. Но вслух возражать он не решился.
— Итак, мойте руки — и к столу! — торжественно призвал хозяин. — Я тут припас одну пикантнейшую штучку. Пиво с Луны! Отпускается только служащим лунных станций. Сами посудите, — не везти ж его с Земли! Да и на Землю — тоже нет резона. Дефицит… А я достал!
— Как книги? — ляпнул наобум Гальбовиц и сам же испугался: вот, обидел человека — ни за что…
Хотя, по правде, эти разговоры о диковинках, о дефиците его всегда безумно раздражали.
Ведь везде, по сути, было все!
Никто давно не голодал, никто не выстаивал очередей за нужными вещами.
Доступность товаров уравнивала всех. Дефицит возникал из совершенных пустяков, из ничего — обыкновенно из того, что никому на самом деле и не нужно. То одно, то — другое… Смешно! Настолько мелко!..
Неужели людям было тесно в рамках повсеместного достатка, надо было выделяться как-то сверх того?
Зачем?!
Гальбовиц этого не понимал.
И лишь одно его и вправду занимало — книги. Даже крошечный намек на них…
Тут он моментально терял голову и мог в сердцах наговорить такого…
— Позвольте, а причем здесь книги? — округлил глаза философ. — Ба, конечно! Тоже — редкость! — и он беззаботно рассмеялся. — Я их сызмальства люблю. В такие передряги попадал порой, чтобы достать!.. Но пиво, уверяю вас, сравнить ни с чем нельзя. Нектар!..
Вопреки ожиданию, дождь затянулся.
Молнии сверкали беспрерывно, и после каждой раздавался гром такой оглушительной силы, что казалось, будто весь мир гудит, как гигантский колокол. С неба на землю низвергались форменные водопады.
По такой погоде нечего было и думать двигаться куда-то дальше.
Совсем стемнело за окном, и сквозь пелену дождя виднелись размытые уличные огни да тусклые фары автомобилей, спешащих доставить своих седоков домой, прочь от разбушевавшейся на славу непогоды.
— Вот что, — произнес хозяин, меланхолично поглядев в окно, — пожалуй, эта напасть до утра не кончится. Вы на чем приехали сюда?
— У меня велосипед…
— Ах, даже так!.. Тогда и разговору нет. Вы остаетесь у меня. Переночуете, а утром — по делам.
— Может, лучше вызвать такси? — на всякий случай запротестовал Гальбовиц, которому и впрямь нисколько не хотелось никуда сегодня ехать.
Дома, если разобраться, никаких срочных дел не предстоит, а здесь так приятно посидеть и поболтать!..
— Пустое, — отозвался хозяин. — Только лишние хлопоты, ей-богу!.. Вы меня нимало не стесните. Все-таки — квартира… Чувствуйте себя запросто.
И Гальбовиц остался.
— Как вам пиво? — явно напрашиваясь на комплимент, поинтересовался несколько спустя философ. — Ведь очаровательно, не так ли?
— Да, недурно, — рассеянно кивнул Гальбовиц, хотя, по совести, ничего замечательного в этом пиве не заметил.
