— Вот возьмем, к примеру, этих юношей, что кончили жизнь самоубийством. Сама идея такой смерти показалась им новой, но вовсе не они придумали это. Хоть однажды ЛЮБОЙ из нас думал о подобном выходе. И сейчас меня интересует вовсе не то, почему они подумали о самоубийстве, а почему не отвергли такую мысль, чем она ПРИВЛЕКЛА их.
— А затем ты воспользуешься магией и сделаешь ее крайне непривлекательной? — уточнил Ндеми.
— Верно.
— И ты будешь варить ядовитых гадов в котле, наполненном кровью только что убитой зебры? — с живым интересом продолжал допрашивать меня он.
— Ты очень кровожадный мальчик, — сказал я.
— Таху, который убил четверых юношей, должно быть, очень силен, — возразил он.
— Иногда магия свершается одним словом, в крайнем случае предложением.
— Но если тебе вдруг понадобится…
— Если мне вдруг понадобится, — глубоко вздохнул я, — я непременно обращусь к тебе и скажу, каких животных надо добыть.
Он вскочил на ноги, поднял свое легкое деревянное копьецо и потряс им в воздухе.
— Я стану самым знаменитым охотником за всю историю, — радостно вскричал он. — Мои дети и внуки воспоют меня в своих песнях, а животные саванны будут дрожать уже при одном только слухе, что я иду!
— Да, но тот счастливый день еще не наступил, — напомнил я. — А сегодня тебе надо принести воды и собрать хворосту.
— Слушаюсь, Кориба, — поклонился он.
Подобрав мои калебасы, он зашагал вниз по тропке, но по его лицу было видно, что он все еще рисует заманчивые картины — вот он загоняет целое стадо буйволов, и копье его летит прямо в цель…
Я наконец закончил утреннее занятие с Ндеми — молитва за упокой показалась мне подходящей темой для урока — и спустился в деревню, чтобы успокоить родителей Нгалы. Его мать, Лиева, была безутешна. Он был ее первенцем, и я даже не попытался прервать ее долгую, заунывную погребальную песнь, чтобы выразить свои соболезнования.
Кибанья, отец Нгалы, держал себя в руках, лишь время от времени тряс головой, не в силах поверить в случившееся.
— Ну почему он это сделал, Кориба? — спросил он, завидев меня.
— Не знаю, — ответил я.
— Он был самым сильным, самым стойким, — продолжал он. — Даже тебя не боялся.
Сказав это, он внезапно замолк, испугавшись, что мог обидеть меня.
— Он был очень стойким, — согласился я. — И очень умным.
— Правда, правда, — закивал Кибанья.
— Другие мальчишки лежали под тенистым деревом, пережидая дневную жару, а мой Нгала все не успокаивался, все находил какие-то новые игры, делал что-то. — Он посмотрел на меня измученными глазами. — А теперь мой единственный сын погиб, и я даже не знаю, почему.
— Я обязательно выясню это, — пообещал я.
— Неверно это, Кориба, — продолжал он. — Против природы вещей. Я имею в виду умирать первым, тогда все, чем я владею, — моя шамба, мой скот, мои козы — все это должно было перейти к нему. — Он тщетно пытался удержать катящиеся слезы — хотя мужчины кикую не то, что самоуверенные масаи, они очень не любят показывать свои чувства на людях. Но слезы катились и катились, оставляя влажные дорожки на его пыльных щеках, чтобы затем упасть на землю и впитаться в сушь. — Он даже жену не успел себе взять и сыном ее наградить. Все, чем он был, умерло вместе с ним. Какой же грех он совершил, что навлек на себя такой ужасный таху? Почему эта напасть не поразила меня вместо него?!
Я посидел с ним еще несколько минут, уверил, что непременно попрошу Нгаи принять дух Нгалы, после чего побрел в деревню юношей, которая находилась в трех километрах от главной деревни. Она прилепилась у самого края стены деревьев, а с южной стороны ее огибала та же река, что протекала через всю деревню и разливалась у моего холма.
Это было маленькое поселение — всего двадцать юношей. После того как мальчик проходил посвящение и становился взрослым мужчиной, он съезжал с отцовской бомы и поселялся тут вместе с остальными холостяками. Постоянных обитателей здесь не было, ибо рано или поздно каждый член холостяцкой общины женился и вступал во владение частью семейной шамбы, а его место занимал кто-то другой.
Большинство юношей, заслышав о поминках, направилось в деревню, но кое-кто остался, чтобы сжечь хижину Нгалы и уничтожить поселившихся в ней злых духов. Они хмуро кивнули мне, как того требовали обстоятельства, и попросили наложить заклинание, которое очистит землю, иначе им вечно придется обходить это место стороной.
Закончив обряд, я возложил в самый центр пепелища амулет, после чего юноши потянулись прочь — все, кроме Мурумби, который слыл близким другом Нгалы.
— Что ты можешь рассказать мне обо всем этом, Мурумби? — спросил я, когда мы наконец остались вдвоем.
— Он был хорошим другом, — ответил тот. — Много дней мы провели вместе. Я буду скучать по нему.
— Тебе известно, почему он покончил с собой?
— Он не кончал с собой, — ответил Мурумби. — Его растерзали гиены.
— Подойти с голыми руками к стае гиен — все равно что кончить жизнь самоубийством.
Мурумби, не отрываясь, смотрел на пепел:
— Дурацкая смерть, — горько произнес он. — И ничего не решила.
— А что за проблему он хотел решить? — поинтересовался я.
— Он был очень несчастен, — ответил Мурумби.
— А Кейно и Ньюпо тоже были несчастны?
На лице его отразилось удивление:
— Так ты знаешь?
— Разве я не мундумугу? — в ответ спросил я.
— Но ты ж ничего не говорил, когда они умерли.
— А что, по-твоему, я должен был сказать? — пожал плечами я.
— Не знаю. — Он чуточку помедлил. — Да, тогда ты ничего и не мог сказать.
— А ты сам, Мурумби? — перебил его я.
— Я, Кориба?
— Ты тоже несчастен?
— Ты же мундумугу, ты сам сказал. Зачем же задавать вопросы, на которые и так известен ответ?
— Я хотел бы услышать его из твоих собственных уст, — сказал я.
— Да, я несчастен.
— А другие юноши? — продолжал допытываться я. — Они тоже несчастны?
— Большинство очень счастливо, — сказал Мурумби, и я уловил легкое, едва заметное презрение, проскользнувшее в его словах. — А почему бы и нет? Они теперь мужчины. Проводят все дни напролет в глупых разговорах, красят лица и тела, а по ночам ходят в деревню, пьют помбе и танцуют. Скоро кое-кто из них женится, зачнет детей и заведет себе по шамбе, а в один прекрасный день воссядет в Совете Старейшин. — Он сплюнул на землю. — Ну да, конечно, отчего здесь быть несчастным?
— Действительно, — согласился я.
Он метнул в меня пренебрежительный взгляд.
