— Служение людям! — воскликнул Даров, когда мы гуляли. — Цель творчества — самоотдача… Знаете, чьи это стихи?
— Безусловно, — кивнул Симаковский.
— Не помню, — кивнул я. Не люблю интеллектуальных тестов.
Словом, Даров нас настроил эмоционально. Настолько эмоционально, что Грудзь на следующий же день запил. Конечно, он не так примитивно запил, как большинство. Грудзь красиво запил, интеллигентно. Он пил коньяк.
Я пришел к нему, как мы условились. У Симаковского была однокомнатная квартира убежденного холостяка. На стенах висели афиши цирковых представлений. Раньше Грудзь писал сценарии цирковых представлений, массовых гуляний и традиционных заплывов. А теперь его потянуло на физику.
— Ты слышал, старик, что сказал старик? — спросил Симаковский, наливая мне коньяк. — Служение людям! Это мы должны отразить.
— Давай отразим, — сказал я.
— Прием! — закричал Грудзь. — Главное — найти прием! Представь себе — мы пишем про фазотрон. Знаешь, кто его изобрел?
— Нет, — сказал я.
— Эх, ты! Физик… — сказал Симаковский. — Ну, ладно. Не будем про фазотрон. Будем сначала про эти… Маленькие такие…
— Электроны? — спросил я.
— Нет. Ква… ква… — заквакал Грудзь.
— Кванты, — догадался я. — А ты что, старик, их видел когда-нибудь? Почему ты решил, что они маленькие?
— По телевизору показывали, — сказал Симаковский. — Маленькие, круглые и светятся. На каждом крестик стоит.
— Это протоны, — с тоской сказал я.
— С тобой не договоришься! — закричал Симаковский. — Кто их изобрел?
— Планк, — сказал я, чтобы не запутывать Симаковского.
Симаковский задумался. Он пошевелил губами, произнося про себя трудную фамилию. Потом он хлопнул рукой по колену.
— Бланк! — сказал он. — У меня был друг Женя Бланк. Тоже головастый мужик. Мы с ним в Саратове устраивали гастроли львов. Понимаешь, полный стадион народу, и прямо на футбольное поле вертолет выгружает дюжину львов!.. Нет, шестерых. Все равно страшно. Дрессировщик запутался в веревочной лестнице, а львы побежали к трибунам. Так Женя Бланк встал грудью и, пока дрессировщик распутывался, гонял львов туда-сюда по площадке. Он был материально ответственный за мероприятие.
Симаковский рассказал до конца эпопею со львами, а заодно прихватил похождения Бланка в Казахстане с аттракционом «Гремучие змеи». Этот Бланк в самом деле был рисковым человеком.
— Давай, старик, начнем писать сценарий, — предложил я.
— Про что? — спросил Симаковский. — Тему выдвигай ты. Мне все равно. Только учти: служение людям… Кстати, ты как консультант будешь получать тридцать процентов.
— А сколько это в рублях? — спросил я.
— Договор заключат, тогда узнаешь, — сказал Симаковский. — А заключат его по готовому сценарию. Соображаешь? Времени у нас в обрез. Одна неделя.
— А где мы возьмем Прометея? — спросил я.
— У тебя есть знакомый доктор?
— Шеф у меня доктор, — неосторожно сообщил я.
— Гениально! — воскликнул Грудзь. — Доктор — значит, Прометей!
Я мигом себе представил лицо шефа в рамке телевизора. У меня энергичное воображение. Картина получилась настолько нелепой, что у меня потеплели уши.
— Он не пойдет, — сказал я.
— Пойдет, — заявил Симаковский. — Дадут полтинник, и пойдет! Чем он занимается?
— Рассеянием электронов на примесях, электрон-фотонным взаимодействием… — начал перечислять я.
— Кто его изобрел?
— Никто его не изобретал. Оно всегда было, — сказал я.
Откровенно говоря, я боялся называть фамилии. Во-первых, там все очень запутано, а во-вторых, у Симаковского с его общительностью вполне могли оказаться знакомые однофамильцы.
— Ладно, — сказал Симаковский. — Прометеев найдем после.
Он поставил на стол пишущую машинку, заправил в нее четыре листа бумаги, переложенные копиркой, и отстучал заголовок:
Ю. П. СИМАКОВСКИЙ-ГРУДЗЬ
«ОГОНЬ ПРОМЕТЕЯ»
Симаковский раскрыл скобки и спросил:
— Как называется наука?
— Физика твердого тела, — сказал я.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Симаковский. — Надо же! Твердого тела!
Это ему очень понравилось. Он написал «физика твердого тела», закрыл скобку и несколько раз перевел рычаг.
— Слева пишем, что показывать. Справа — что говорить, — сказал он и понесся дальше.
На всей первой странице он решил показывать огонь крупным планом. При этом диктор должен был излагать легенду о Прометее. Ту, которую я уже излагал. У Симаковского она получилась красочнее. Прометей у него был прибит к мрачной, выжженной солнцем скале, а орел выглядел совсем несимпатично. Орел был явно фашистского вида.
— Чем ты работаешь? — бросил через плечо Симаковский.
— Головой, — сказал я.
— Да не то! Прибор там у вас есть какой-нибудь?
— Лазер, — сказал я. Это была первая данная мною консультация.
Симаковский отбарабанил слева: «Лазер крупным планом». Справа он написал большими буквами: ВЕДУЩИЙ. И остановился. Далее должен был следовать текст ведущего.
Грудзь набил трубку и закурил. Начиналось подлинное творчество. Трубка не помогла, и Симаковский выпил коньяку. Коньяк помог. Грудзь написал: «Мы с вами находимся в лабо-». Строчка кончилась. Страница тоже. Он вынул закладку и полюбовался ею. На странице не было ни единого исправления. Грудзь был настоящим профессионалом пера. Даже еще лучше. Он был профессионалом машинки.
— Знаешь, сколько это стоит? — спросил он. — Примерно пятнадцать рублей.
Я мысленно взял тридцать процентов. Получилось четыре пятьдесят. Такова была стоимость слова «лазер», произнесенного мною. У меня в желудке образовался комочек холода, потому что я решил, что занимаюсь жульничеством. Не знаю, может быть, оперные певцы за свои слова получают и побольше. Но они их поют.
— Хватит на сегодня, — сказал Симаковский.
Он вручил мне один экземпляр страницы с легендой о Прометее, и мы расстались. Я вышел от Симаковского, и уже на лестнице мне почему-то захотелось послать это дело подальше. Впоследствии таких минут становилось все больше.
Еще через день я позвонил Симаковскому, чтобы продолжить работу над сценарием. К этому времени я уже кое-что придумал и раскопал корифеев физики твердого тела. Тех, которые уже отдали себя человечеству полностью, и других, у которых еще что-то осталось отдать. Шефу я ничего пока не говорил.
Я позвонил, но Симаковского не оказалось дома. Не оказалось его и спустя сутки, потом двое и трое. Я встревожился. Мне пришла в голову печальная мысль, что Грудзь умер. Зря он все-таки умер, не успев отразить служения людям!
