— Пустое, — посочувствовал Джон Смит милым гангстерам. — Молись не молись, от вендетты все одно не уйдешь.
В другом уголке чопорно ожидали вызова на коллективное покаяние юные леди: профессиональные проститутки с первого взгляда. Томились в прихожей и респектабельные джентльмены вроде депутатов, биржевики, ну и сошка помельче — герои труда, общественники. Очередь, но никакой склоки. Скукота! Джон переключил внимание на очередника в чалме и бурнусе.
— Вот чей верблюд пасется на газоне… Ухо верблюд пялит на витражи, фугу ловит чутким ухом, Башка-чалма! Аллаху грехи отпускать не положено, а здесь как-никак шанс. Не упускай, чалма, шанс, однова живем!
Освоившись, Смит-Диллон упруго шагнул к пульту заказов сеанса покаяния, набрал клавиатурой: Чарльз Диллон, урожденный Джон Смит, должность — грешник.
Деловой псевдоним для бизнеса Джон подобрал себе, когда офисом обзавелся, подобно деловым сверстникам со дна жизни. Рокфеллеру или какому принцу крови псевдонимы не треба, а вот Смитам престижно необходимы, для визитки с виньетками. Он давно свыкся с перелицовкой на Чарли, даже в сновидениях на свиданиях с бабушкой — а он боготворил покойную бабушку-хипесницу — он слышал от нее ласковое: «Чарли, внучок…» Привык к новому обличью. Юридическая документация вплоть до водительских прав — все скопом узаконивалось теперь на уважаемого Диллона. Но в общении с Небом и Всевышним он суеверно рекомендовался двояко, не зная верняком, какое из имен созвучнее Небу. Что же касается набора ФИО на калькуляторе для бухгалтерского учета посетителей, так это, в общем, не обязательно, однако неукротимый Джон упрямо отмечался в памяти кибера. Пусть служивый синклит зрит его богобоязненность и платежеспособность. Жизнь припрет, учетная карточка сгодится.
* * *
Мутный этот джентльменский набор предчувствий и сомнений Чарльз Диллон втащил с собой в Камеру Откровений, как только могучий вентилятор выкачал из помещения спертые одухотворения предыдущего грешника. Компрессор мигом закачал в камеру озонированного свежака, вышибая нечистый дух предшественника. Попахивало портянкой лишь самую малость.
— Навонял, однако, каналья, — процедил сквозь зубы Джон-Чарли, распиная пиджак на казенных плечиках. — Видать, было из-за чего мучиться-каяться до пота цыганского. По ароматам — душегуб, точно.
Крест и Бочка
Изобразив перед ожемчуженным распятием позу блудного сына, Чарльз на карачках приступил к исполнению искренних формальностей. Распятие-микрофон сперва бдительно заглотило его расширенные данные анкетной жизни: ФИО, соцпроисхождение, был ли в плену, или за границей, или на лесоповале, сколько раз холост, исключался ли из партии, не реабилитирован ли посмертно и прочие позиции закрепления личности во Вселенной. Распятие хищно заглатывает, как удав кролика, сухой паек данных, продавливает их в желудок компьютера, аж урчит в потрохах электроники, где исповедальные разглагольствования прессуются в таблетку-сигнал размерами в микроскопический кварк. Затем — шварк! — шарашат этим гравитоном точно во врата канцелярии преемника Всевышнего. Пенальти!
Шарашат-то лазерной накачкой, на всю катушку, прицельно, вдоль спиралей галактических межзвездных силовых полей, быстрее света… Светопреставление!
Раб Божий нашептывает распятию постыдные мерзости о себе, а лента крутится, пишет… Анкетные данные Чарли выдал скоропалительно, заботясь лишь о дикции, дабы в небесной канцелярии саморазоблачения не приписали бы чужому Джону Смиту, еще хуже — дикарю какому Ивану Кузнецову (на небесном языке сие один черт), о нет. Покаяние позарез должно быть пришито именно тому Смиту, который платежный Чарли Диллон!
Закруглив официоз, Чарльз вдохнул и пробежал взглядом огненные строчки во всю ширь экранной стены — нумерованный перечень замысловатых проступков, заявленных к чистке. Любой из номеров покаянного аттракциона самый продажный суд присяжных заклеймил бы: «Преступно виновен!» Теперь же, после электронной самообработки и соразмерного куша-вклада в кассовую Бочку, как при термообработке завшивленного белья, рубиновые признания на экранах сбледнут всего лишь на беду по глупости, а пронесет — так и на детскую шалость по недосмотру разини-няньки. И длань на Библию, коли Закон потребует, возложит при полном алиби пусть и самоновейшего детектора лжи. Хоть трава не расти.
Желваки на скулах Диллона от полыхающих кровью слов экрана набухли, шевелясь, взгляд стал кинжальным — Джон припоминал личины вражин, загубленных им в схватках за кусок жизни послаще. Дискета с поименовкой последних художеств нашего авторитета была им любовно заправлена в аппарат. Оставалось поочередно разделаться с каждым параграфом унизительной процедурой методом чистосердечных признаний, душераздирающих проклятий самое себя, кликушеством грязного самоуничижения. И без надувательства чтоб! Пафос рыданий, биение кулачищами в грудь, экстаз шепота со слезой и мольбы — вакханалия терзаний обязана быть на духу всенепременно исключительно первой свежести. Хорошо бы — с истерикой, еще краше — припадочной. Иначе балаган вызовет у канцелярских ангелов зевоту, не зачтется. Ангелы-хранители только с первого взгляда простачки, а с третьего — прожженные инженеры человеческих душ. Лучше не косить.
В таком умопомрачительном бизнесе, где под заклад сделки ставится личная душонка, не только фальшивая, но и подлинная ассигнация хождения не имеет. Только чистоган золота искренности дает шанс на снисхождение. Половодье смрадных чувствий, горный сель ужаса за прошлое — только такая обвальная стихия способна снести своим помоечным потоком препоны сомнений в ответчике, чуток позабавив ангелов неким правдоподобием подарочного фильма ужасов. Исполнители мужских ролей обязаны были мало-мала тронуть потусторонних снобов виртуозным трансом, затменным бредом, судорогами припадков, а бабье прекрасного пола — выказывай артистизм истерик, врожденной лживости, кликушества — уж само собой. Бабью, конечно, проще играть, они и в реальном быту не выходят из такого лицедейства для реабилитации личной агрессивности в акциях удовлетворения всеочевидной корысти.
Чарльз Спенсер Диллон, подумывающий о прикупке к своим магазинам и казино баронского титула, всегда был готов, будучи вспыльчивым, на транс, экстаз с обмороком, потому что в пакостях социальной жизни не научился блюсти смиренность заповедей Христовых. Притом он смертельно ужасался Ока Всевышнего, и понятно — не любовного взора Его, отпускаемого приятственным Оку законопослушникам. К Божьему он относился с грубейшим суеверием, как к обычной нечистой силе. В общем, ужасался. А придерживайся Заповедей, так в пух разоришься на своем черном и белом бизнесе. Выбора нет.
