– Джудит! – Раскачиваясь в кресле, Мейтленд беспомощно пытался нащупать правой рукой стоящий на столе кувшин с водой, а левой тер лоб, пытаясь изгнать видение ужасающей ламии.
– Роберт! Что случилось?
Он услышал быстрые шаги жены, а потом почувствовал, как ее руки, успокаивая, сжали его пальцы:
– Дорогой, что происходит? Ты вспотел!
Днем того же дня, когда он снова остался один, Мейтленд более осторожно приблизился к темному лабиринту. При отливе чайки возвращались на влажную отмель, находившуюся ниже сада, и их древние крики увели его разум в глубины – так погребальные птицы уносили тело Тристана. Оберегая себя и свои страхи, он медленно продвигался через светящиеся покои подземного дома, отводя глаза от чародейки в зеленом одеянии, которая наблюдала за ним с лестницы.
Позднее, когда Джудит принесла ему чай на подносе, он аккуратно поел, осторожно разговаривая с ней.
– Что тебе привиделось в кошмаре? – спросила она.
– Дом с зеркалами на дне моря и глубокая пещера, – ответил он. – Я все видел, но как-то странно, словно проник в сны давно ослепших людей.
Весь день и вечер Мейтленд периодически возвращался в грот и опасливо проходил через внешние покои, всякий раз чувствуя присутствие женщины, дожидающейся его у входа в тайное святилище.
На следующее утро приехал доктор Филлипс, чтобы сделать перевязку.
– Превосходно, превосходно, – прокомментировал он, держа в одной руке фонарик, а другой заклеивая веки Мейтленда. – Еще неделя, и конец. Во всяком случае, теперь вы знаете, что чувствуют слепые.
– Им можно позавидовать, – заметил Мейтленд.
– В самом деле?
– Знаете, они видят внутренним зрением. В некотором смысле, это даже более реально.
– Да, такая гипотеза существует. – Доктор Филлипс закончил делать перевязку и опустил шторы. – И что же вы видели своим внутренним зрением?
Мейтленд ничего не ответил. Доктор Филлипс продолжал осмотр в затемненном кабинете, но тонкий луч его фонарика и солнце, пробивающееся сквозь шторы, наполнили его мозг искрами. Мейтленд подождал, пока сияние исчезнет, но почти сразу же понял, что свет сжег его внутренний мир, грот и дом с зеркалами и чародейкой.
– Иногда внутреннее зрение рождает поразительные, завораживающие образы, – заметил доктор Филлипс, застегивая свой чемоданчик. – Вы оказались в необычном положении, сидите и ничем не занимаетесь, но ваши оптические нервы настороже – ничейная земля между сном и бодрствованием. Тут могут происходить самые странные вещи.
После того как он ушел, обращаясь к невидимым стенам, Мейтленд прошептал:
– Доктор, верните мои глаза.
Ему понадобилось два полных дня, чтобы вернуться в прежнее состояние и излечиться от воздействия внешнего света, который принес с собой доктор. Медленно, шаг за шагом, он исследовал скрытую береговую линию, заставляя себя двигаться вперед сквозь морской туман в поисках потерянной дельты.
Наконец он снова видел сияющие пляжи.
– Пожалуй, будет лучше, если сегодня я лягу один, – сказал он Джудит. – Я пойду в спальню матери.
– Конечно, Ричард. А в чем дело?
– Меня постоянно что-то тревожит. Я очень мало двигаюсь. Но осталось всего три дня. Не хочу тебя беспокоить.
Мейтленд сам добрался до материнской спальни, в которую попадал всего несколько раз за долгие годы своего брака. Высокая кровать, тихий шепот шелка, эхо забытых запахов вернули его в раннее детство. Он не спал всю ночь, прислушиваясь к шуму реки, отражающемуся от хрустальных украшений над камином.
На рассвете, когда чайки прилетели из дельты, Мейтленд снова посетил голубые гроты и высокий дом на скалах. Зная о существовании его обитательницы, женщины в зеленых одеяниях, поджидающей его на лестнице, он решил дождаться утреннего света. Манящие глаза и бледный маяк ее улыбки звали его за собой.
После завтрака приехал доктор Филлипс.
– Все в порядке, – деловито сообщил он Мейтленду, ведя его в дом по лужайке. – Пора снимать повязку.
– Окончательно, доктор? – спросил Мейтленд. – Вы уверены?
– Абсолютно. Мы ведь не хотим ждать вечно, не так ли? – Он развернул Мейтленда в сторону кабинета. – Садитесь сюда, Ричард. Закройте, пожалуйста, шторы, Джудит.
Мейтленд стоял, нащупывая край письменного стола.
– Доктор, но вы же сказали, что осталось еще три дня.
– Мне так казалось. Однако я не хотел вас волновать понапрасну. В чем дело? Вы колеблетесь, словно старая женщина. Разве вы не мечтаете снова стать зрячим?
– Зрячим? – ошеломленно повторил Мейтленд. – Конечно. – Он послушно опустился в кресло, и доктор Филлипс начал снимать повязку. Мейтленда вдруг охватило страшное чувство утраты. – Доктор, а нельзя ли отложить…
– Чепуха. Все в порядке. Не беспокойтесь, я не собираюсь открывать шторы. Пройдет еще целый день, прежде чем вы сможете выйти на солнце. А пока я дам вам набор фильтров. Да и в любом случае, повязка пропускает гораздо больше света, чем вы предполагаете.
В одиннадцать часов следующего утра, надев солнечные очки, Мейтленд вышел на лужайку. Джудит осталась стоять на террасе и наблюдала за тем, как он обходит свое инвалидное кресло. Когда он добрался до деревьев, она позвала его:
– Все в порядке, дорогой? Ты меня видишь?
Не отвечая, Мейтленд обернулся, потом, сняв солнечные очки, бросил их в траву, посмотрел сквозь деревья на дельту, на голубую поверхность воды, простирающуюся до противоположного берега. Сотни чаек стояли на берегу, повернув головы в профиль, так что Мейтленд видел их изогнутые клювы. Он взглянул через плечо на дом с островерхой крышей, узнав в нем тот, в котором бывал в своем видении. Теперь все в нем, как и текущая мимо блестящая река, казалось ему мертвым.
Неожиданно чайки взмыли в воздух, их крики заглушили голос Джудит, когда она снова позвала мужа с террасы. Плотной спиралью, поднявшись с земли, словно огромная коса, чайки развернулись над головой Мейтленда и пронеслись над домом.
Быстро раздвинув ветви ив, он вышел на берег реки.
Мгновение спустя Джудит услышала его громкий крик, перекрывший вопли чаек. Его голос был исполнен боли и триумфа, и она побежала к деревьям, не зная, поранился ли ее муж или обнаружил что-то любопытное.
Потом она его увидела: Мейтленд стоял на берегу с поднятым к солнцу лицом, яркий кармин заливал его щеки и руки – подобно страстному, нераскаявшемуся Эдипу.
Перевод А. Сергеева
