– Могу, могу… – прошептал он. – Все со мной в порядке.
Разглядел, что рядом двое парней в серой полицейской форме, сидят на корточках, один заглядывает в лицо.
– Что произошло? – спросил Олег, и голос прозвучал намного увереннее, почти нормально.
– Вроде бы взрыв, – ответил тот из парней, что покрепче, скуластый и узкоглазый. – Непонятно только, что могло…
– Расулов, кончай болтать! Дуй сюда! Петренко один справится! – донесся издалека сердитый бас.
Скуластый замолчал, поспешно вскочил и дунул прочь, только хрустнули под его сапогами осколки стекла.
– Воды не хотите? – спросил Петренко, белобрысый и круглолицый.
– Да, можно.
Под самым носом оказалась фляга, и Олег вцепился в нее точно утопающий в спасательный круг. После нескольких глотков в голове прояснилось, и сумел разглядеть, что творится вокруг – тело высокого мужчины, того самого, что вышел из кабинета начальника отдела, грузили на носилки, громогласно распоряжался грузный краснорожий полицейский в капитанских погонах, обладатель могучего баса, через входную дверь спешили люди в белых халатах и шапочках.
– «Скорая» приехала, – сказал Петренко, и облегченно вздохнул. – Ну, слава богу. Разберутся теперь… Интересно, кто же мог совершить такое, враги какие-нибудь из Европы?
Он наивно моргал, и наверняка верил в злодеев, прибывших в Казань прямиком из Берлина или Лондона, чтобы взорвать принадлежащий министерству мировоззрения институт изучения евразийской истории «Наследие».
– Так, Алла, осмотрите этого, а потом в машину, – распорядился проходивший мимо врач.
– Никто не имеет права покинуть здание! – новый голос, резкий и неприятный, принадлежал худощавому типу лет тридцати, облаченному в высокие сапоги, офицерскую форму черного цвета и фуражку с высокой тульей.
Серебряные погоны, сдвоенный символ когтистой птичьей лапы на лацканах.
Полутысячник Народной дружины, а если судить по знакам различия, офицер управления имперской безопасности, отдельного корпус жандармов – да, этого стоило ожидать, ведь именно ОКЖ занимается преступлениями против государства, в том числе и терроризмом… явились с устрашающей оперативностью.
Голубые мундиры, воспетые еще Лермонтовым, сгинули в тридцать четвертом, после Большого Заговора, когда жандармов забрали из МВД, и отдали Хану, в Народную дружину. Бояться офицеров ОКЖ после этого стали даже больше, вот и сейчас полицейские дружно подобрались, хотя команды «смирно» никто не давал.
«Опричники», как прозвали дружинников еще в двадцатых, когда они стали реальной силой. Кто придумал эту кличку, так и осталось неизвестным, но она прижилась, и порой ее использовали сами обладатели черной формы.
– Голубчик, тут могут быть тяжелораненые, – сказал врач, уперев руки в бока и глядя на полутысячника поверх очков. – Если их вовремя не доставить в больницу, то они могут погибнуть, и на чьей совести будет их смерть?
– Вы верно говорите, доктор, – жандарм хлопнул снятыми перчатками по ладони. – Немедленно проведите осмотр пострадавших, и если кто тяжело ранен, ты мы отправим его в больницу, под присмотром моих людей, но в любом случае никто не имеет право покидать здание без моего разрешения!
Белые халаты медиков, серые мундиры полицейских и черные жандармов – в вестибюле за несколько мгновений стало очень тесно, и от этой тесноты Олегу сделалось душно, захотелось выйти на воздух, под сентябрьское небо.
Но об этом оставалось только мечтать.
Полная врачиха ощупала ему руки и ноги, проверила позвоночник, и только после этого разрешила встать.
– Давайте, помогу, – предложил Петренко, так и топтавшийся рядом.
– Помоги, – сказал Олег, скрипя зубами от унижения: едва исполнилось сорок, а уже встать самостоятельно не можешь, что же с тобой будет еще лет через десять? – Палку подай, вон она… Еще папка должна быть, кожаная.
Не хватало остаться без документов.
Через мгновение он стоял, опираясь на палку и судорожно хватая воздух – не упасть, только не упасть, не показать никому, особенно этим вот, в черных мундирах, что его трясет от слабости.
Папка нашлась тут же, у стены, и молодой полицейский отряхнул с нее пыль и грязь.
– Этот в порядке? – спросил полутысячник, бросив на Олега вопросительный взгляд. – Давайте его тогда на допрос, вон туда, хотя бы…
Он замолк, прищурил глаза, глядя в сторону входной двери.
На шагнувшего в вестибюль сутулого большеголового мужчину в дорогом костюме под темным плащом.
Олег стоял далеко, но он знал, что пахнет от вновь появившегося французским одеколоном, яркий галстук придерживает заколка с крупным брильянтом, и такие же камушки, только поменьше, красуются в запонках. Иван Иванович Штилер, министр мировоззрения и имперский вождь пропаганды, носивший среди товарищей по партии прозвище «Паук», любил роскошь, и никогда этого не скрывал.
Большой и важный, расположенный близко к вершине камень той самой бюрократической пирамиды, о которой вещал клерк-философ.
Навстречу министру от разрушенной проходной заторопился осанистый седоголовый усач, сохранивший военную выправку, несмотря на почтенный возраст – похоже, сам Снесарев, востоковед, математик, филолог и геополитик, директор «Наследия».
– Григаладзе, на допрос его, – бросил полутысячник, и направился прямиком к высокому начальству.
В этот момент Олег даже обрадовался, что его уводят – видеть бывшего шефа не хотелось.
Через несколько минут он оказался в том же самом кабинете, где недавно общался с клерком-философом, вот только теперь место прыщавого бюрократа занял горбоносый, плечистый и черноглазый жандарм в чине полусотника Народной дружины, что примерно соответствует армейскому поручику.
– Так, и кто вы такой, товарищ? – сказал он с легким кавказским акцентом, используя принятое в партийной среде обращение.
Раньше его употребляли только внутри ПНР, но в последние годы оно начало вытеснять обычное «господин».
Олег молча протянул папку.
Какая удача, что у него не только паспорт, а полный комплект документов, даже партийная характеристика.
– Хм? – брови полусотника поднялись. – Это что? Ага, ясно… почему с собой?
– Я приехал сюда оформляться на работу, – сказал Олег.
– Ага, ясно… во сколько вы появились в здании?
– Точно не помню, где-то около одиннадцати, – Одинцов задумчиво почесал переносицу. – Хозяин этого кабинета наверняка помнит, у него можно спросить.
– Спросим, не сомневайтесь, – жандарм продолжал ворошить бумаги в папке, но лицо его оставалось спокойным – еще бы, в ОКЖ попадали люди чином и повыше, чем статский советник. – Цель визита понятна… когда прибыли в Казань?
– Вчера вечером, в двадцать один пятьдесят три, семнадцатый поезд…
Григаладзе резко вскочил, едва не уронив стул, вытянулся и взял под козырек.
– Вольно, полусотник, – хрипло сказали от двери, и Олег невольно вздрогнул, какой уже раз за это утро его окатило холодком.
Давно, очень давно не слышал этого голоса, и надеялся не услышать никогда.
– Что тут у вас?
– Допрос, ваше высокопревосходительство! – отчеканил полусотник.
Олег медленно, очень медленно повернулся, чтобы встретиться с неприязненным взглядом светлых глаз.
– Какая встреча, – буркнул стоявший в дверном проеме плотный и по-кавалерийски кривоногий обладатель формы темника, снимая фуражку и поглаживая начинающую седеть макушку.
– Всем встречам встреча, Николай, – проговорил Олег.
– Ваше высокопревосходительство, ну или по батюшке можешь звать, – поправил его Николай Голубов, в прошлом казачий офицер, драчун, бунтарь и завсегдатай скачек, один из основателей Народной дружины в Петрограде, а ныне – генерал-майор и начальник штаба Отдельного корпуса жандармов.
– Выйди-ка, я сам с ним поговорю, – велел он, и полусотник заспешил к выходу.
Хлопнула закрывшаяся за Григаладзе дверь, а Голубов, придерживая висевшую на боку шашку – нужна она ему не больше, чем вставная челюсть акуле, в ведь таскает, как и пистолет в кобуре – прошел за стол.
– Чего это ты тут делаешь? – спросил он, расположившись на месте Григаладзе.
– На должность оформляюсь, – через сжатые зубы отозвался Олег.
– Да? А Штилер, что, тебя выгнал? – Голубов засмеялся, хищно скаля крепкие зубы.
Волчьи, острые.
– Хм, не совсем.
– Да ты не темни, все равно ведь все узнаем, работа у нас такая, сам понимаешь, – Голубов наклонился вперед, опираясь на стол, Олег ощутил исходящий от темника запах крепкого табака. – Ну, говори?
– Переведен в «Наследие» по состоянию здоровья, ваше высокопревосходительство.
Последние два слова прозвучали достаточно выразительно, чтобы Голубов уловил насмешку.
