Кавендиш пожал плечами.
— Как знать? Однако уверен, когда-нибудь ее отыщут.
Все смотрели на Элис. Она была его боссом. Он подчинился ей, но лишь затем, чтобы вынудить ее уступить.
— Принимайте роды, — едва слышно проговорила она.
— Как вам угодно.
Кавендиш решительно вдавил кнопку на компьютерной панели кресла-каталки. Это был сигнал.
Один из пловцов перекусил цветные провода кусачками. Звуки пульса угасли. В наступившей тишине все слушали, как отдаленный голос ведет отсчет до нуля. Провода вытянули из резервуара.
В руке Миранды появился скальпель. Она сделала аккуратный надрез. Мешок раскрылся. Его содержимое хлынуло наружу розоватой струйкой, ухудшившей видимость. Остальные пловцы помогали раздвигать края надреза одновременно с движением скальпеля. Когда с плаценты сняли плодную оболочку, в воду выплыло еще больше остатков органических веществ. Поначалу за спинами пловцов и розовой дымкой никто не мог разглядеть новорожденного.
Наконец клон выплыл наружу. И стал тонуть, тут же погрузившись в воду вверх тормашками, как упавший скалолаз, а пуповина тянулась следом, будто лопнувшая страховка. Эббот подумал, что, может, скальпель сорвался: из головы новорожденного потянулась черная струя. Но это оказалась не кровь, а длинные, в три или четыре фута, волосы.
Миранда резко изогнулась и нырнула. Словно в замедленном повторе, она развела руки и подхватила новорожденного снизу. Его волосы окутали ей плечи.
Это был не младенец. Клон расправил руки и выпрямил ноги, на каждой конечности виднелся ряд загнутых, переплетенных между собой ногтей. У него была борода. Волосы и ногти, росшие на протяжении всей жизни, догадался Эббот. Растительность на теле клона казалась абсолютно черной на фоне кожи, никогда не видевшей солнца.
Остальные ныряльщики подплыли к Миранде и все вместе направились к поверхности, бережно придерживая между собой новорожденного. Когда они достигли смотровых окошек, клон неожиданно пробудился в новом для себя мире. Он открыл глаза. Голубые. Васильковые.
— Смотрите! — охнул кто-то.
Даже за стеклом маски было видно, насколько потрясена Миранда.
Лицо существа нельзя было не узнать. Кавендиш клонировал самого себя. Отчаянная дерзость.
Глаза новорожденного раскрылись еще шире. Клон повернул голову и заметил ученых по ту сторону стекла. Над струящейся бородой мелькнула тусклая улыбка.
— Видели? — спросил Эббот шепотом у Элис.
— Ну конечно. — Элис вся кипела. — Он нас приговорил. Джинна выпустили из бутылки.
— Нет, Элис. Он улыбнулся. Он узнал нас.
Катманду. Тюрьма Бадригхот.
Тринадцать месяцев спустя
Очкастой горгульей сидел Натан Ли, скрестив ноги, на подоконнике с книжкой сказок для Грейс на коленях. Почти год он работал над ней. Было раннее утро. Голубоватый туман окутал то, что осталось от его пальцев на ногах. За спиной на полу дремали, прижавшись друг к другу, трое прокаженных.
«…А по ночам этот дворец принадлежал мне, — выводил Натан Ли печатными буквами. — Я прислушивался к ударам своего сердца и едва слышному царапанью коготков на лапках гекконов. Для ящериц я был здесь королем».
Он оставил пробел в четыре дюйма для иллюстрации.
«Придумаю попозже, — решил он. — Например, лабиринт в стиле Эшера, вид сверху. Или натуралистическую зарисовку геккона. — Он был неплохим художником. — Раскрашу его тонким слоем сепии или нанесу несколько слоев акварельной краски сухой кисточкой. На такой старой рисовой бумаге надо писать очень осторожно».
«Я глядел вниз, на людей, шагающих по своим будничным делам. — Натан Ли пригнулся, чтобы лучше видеть чернила. Мерцала свечка в жестяной банке. — Как бы громко я ни звал их, меня будто не замечали. Ни одна живая душа. Но как-то раз маленькая девочка вдруг подняла голову и взглянула на мое окно».
Натан Ли любил этот час. У него вошло в обычай просыпаться первым среди узников. Вот-вот забрезжит рассвет. Начнут кукарекать петухи, лаять собаки. Девять сотен мужчин от мала до велика наводнят двор, бормоча молитвы и отхаркивая привкус ночи, галдя и умываясь, выторговывая друг у друга дополнительную пайку риса, старые киножурналы на хинди или рваную одежду. Шум не стихнет до самой ночи: удары по волейбольному мячу, наносимые с размеренностью часового механизма, щелчки шахмат по доске, монотонное нытье сумасшедших. Но за мгновение до рассвета Натан Ли мог даже вообразить, что в мире сейчас только двое: он и дочурка.
Когда-то давно тюрьма Бадригхот была дворцом правителей Рана. На рассвете, в таком тумане, нетрудно представить себе ее былое великолепие. В стенах, где ныне обитали убийцы, политические заключенные, насильники, когда-то слушали музыку раджи. С террас, где нынче узники выращивали мелкие красные томаты и корни имбиря, запускали воздушных змеев принцессы. Обезьяны резвились в увитой зеленью беседке, увы, она не сохранилась. Слоны и павлины пили из пруда с изумрудно-зелеными лотосами. Натан Ли узнал про все это и вплел в сюжеты своих сказок.
Бывший дворец стал для него спасением. Какая ирония судьбы: он попал сюда, пытаясь избавиться от тюрьмы. С момента своего заточения четырнадцать месяцев назад Натан Ли бежал трижды. И каждый раз неудачно: не проходило и пятнадцати минут, как его ловили.
После третьего побега его упрятали за эти высоченные средневековые кирпичные стены. К двадцати годам первоначального срока добавили еще пять. Мало того: усугубили наказание, поместив в камеру к прокаженным. А это равносильно смертному приговору. Но не лепра беспокоила Натана Ли. Он знал, что она не столь уж заразна. Самое худшее, что к прокаженным относились как к ходячим покойникам. Даже пищи им полагалось меньше, чем остальным заключенным. Но даже на полном рационе он ни за что не протянет четверть века в этой клоаке третьего мира.
Здание тюремного лепрозория стояло особняком и считалось самым надежно охраняемым. Построенное как коробка в коробке, оно постоянно находилось в поле зрения тюремщиков, как, впрочем, и его заключенные. Даже неприкасаемые избегали общения с прокаженными. Если кто-то из них пытался выйти из здания, арестанты поднимали крик, как гуси. Но был человек, стоявший еще на одну иерархическую ступень ниже прокаженных, — единственный в тюрьме представитель Запада. Экзотический, уникальный злодей — людоед.
Судебное разбирательство Натан Ли помнил смутно — как часть бесконечного кошмара: следствие, тюрьма, ужас от обмороженных до черноты пальцев ног. Безжалостный индийский доктор с ножницами ему запомнился лучше, чем судьи или адвокаты. По-видимому, какой-то зверь добрался до тела Ринчена раньше, чем полицейские. Суду были представлены страшные фотографии растерзанного трупа проводника, перекрученного розовым страховочным тросом Натана Ли. Как только прозвучало обвинение в каннибализме, представитель американского консульства, сидевший в зале суда за спиной Натана Ли, убрался подальше. А корреспондент «Менз джорнэл» пересел поближе.
