Чувство какой-то небывалой эйфории не помешало милиционеру почувствовать, что за ним хвост. Об этом сообщили волосы на загривке.
«Только не оборачиваться, сдержать себя и не оборачиваться, — твердил себе Иваненко. — Если они не узнают, что я про них знаю, будет шанс оторваться».
Свернув за угол, он резко рванул вперёд, забежал в арку и проскользнул в ближайший подъезд, напугав выходящего мужичка. Через полчаса Пётр осторожно выбрался из подъезда и окольными путями направился к дому. Загривок молчал: похоже, хвост оторвался.
* * *
У Светланы был выходной. Она уже успела съездить на рынок и наготовить кучу вкусной вегетарианской еды, а колбасу скормила бездомным собакам.
— Рановато благодаря тебе у меня в этом году начался Рождественский пост, — улыбнулась Света, пока он обозревал приготовленные ею блюда. — А ты-то где был?
— В храм ходил, молиться.
— В какой?
— Знаю я один очень милый храм, в полутора часах ходьбы отсюда. Но тебе я туда ходить не рекомендую. Для тебя там слишком помпезно, гламурно, я бы сказал.
— А ты не врёшь, правда, молился?
— И не думаю.
Их прервал звонок в дверь.
— Кто это может быть? — насторожился Пётр.
— Понятия не имею. Коммивояжёры, наверно. Спрячься на всякий случай в туалете.
Сидя в темноте на унитазе, Пётр слышал, как Света сначала разговаривала с кем-то через дверь, потом открыла — и опять неразборчивые голоса. Неужели попа́ притащила?
Минут через пять Света сказала, что он может выходить.
За столом на кухне сидел майор ФСБ и ел бородинский хлеб с израильской редиской.
— Зачем ты его впустила? — выпучил на Свету глаза Иваненко.
— Он — не враг, а друг.
— Тебе́ это откуда знать? Молитвенница великая, да? Определять Божью волю наловчилась?!
— Успокойтесь, дорогой Пётр Исаакович, я всё сейчас объясню, — сказал майор, вытирая рот платком. — Я больше не тот человек, которого вы знали, если можно так выразиться. Броня пробита, старое мировоззрение рухнуло. Я продолжаю служить, мне по-прежнему доверяют, я сумел скрыть от начальства изменения, произошедшие во мне. Но теперь я чувствую себя двойным агентом, кротом, окопавшимся в Службе Безопасности. Я ни на кого никогда не полагался, всё привык делать сам. Я даже остался холостяком, хотя начальство сильно давило на меня в этом вопросе. И я привык доверять эмпирическому опыту. Вам интересно, старший лейтенант, как я вас вычислил?
Пётр кивнул.
— Вообще-то вас должны были взять на следующий день после вашего побега, но у нас в управлении последнее время творятся какие-то странные вещи. Не буду вдаваться в подробности, но люди стали вести себя неадекватно. Про ваше дело забывают, вас как будто не видят. Я думаю, вы в курсе, почему это так?
— Возможно.
— Так я и предполагал. Итак, как я вас вычислил? Как и для моих коллег, этот адрес, где мы сейчас с вами находимся, был для меня невидим. Я рассказал об этом своему другу, с которым познакомился двенадцатого сентября сего года. И знаете, что он мне сообщил вчера вечером? Что видел вас у одной продуктовой палатки. Я решил там подежурить, и, как видите, дежурство оказалось весьма успешным. Чутьё у вас очень хорошее. Но должен вас огорчить, оторваться вы пытались весьма неумело.
«Значит, во второй раз загривок всё-таки подвёл! — подумал Пётр. — Вот дурак! Хотел же идти другим путём! Впал в эйфорию и пошёл мимо этой долбанной палатки!»
— Не расстраивайтесь, всё к лучшему, — сказал майор. — Я здесь, потому что боюсь, что вы натворите ещё каких-нибудь бед. Позволите дать вам совет? Посоветуйтесь с мыслящим человеком. Мне кажется, вы такого человека знаете, у него и фамилия соответствующая.
— А этот человек на свободе? — спросил Иваненко.
— А кто его удержит в заключении? Несколько лет назад Анатолий Сергеевич уболтал одного из наших лучших следователей, и тот вышел в отставку. С тех пор профе́ссора поместили в специальный список «неприкосновенных». Считается, что государству будет меньше вреда, если таких граждан не трогать… Так вот, я прошу вас, дорогой Пётр Исаакович: не принимайте необдуманных и скоропалительных решений, у вас есть к этому склонность. Поговорите с профессором. А больше я вам пока ничего не скажу. Вот, кстати, я принёс вам ваш паспорт. Учитывая сложившиеся обстоятельства, вряд ли кто-то из наших сотрудников обнаружит его отсутствие.
Майор положил на стол паспорт, встал и вышел в прихожую.
— Не прощаюсь, — сказал он, крепко пожимая Петру руку. — Надеюсь в скором времени ещё с вами увидеться.
Майор поклонился Светлане и, развернувшись на каблуках, вышел на лестничную клетку.
— Скажите, как ваша фамилия? — спросил Пётр вдогонку.
— Степанов, — ответил майор через плечо и зашагал к лифту.
* * *
— Странно всё это, странно, — рассуждала Света. — Тебе пришельцы помогают. Это очень плохо. Не следовало бы принимать от них помощь. С другой стороны, может, в этом особый Промысел Божий?
— А мне уже всё равно, кто мне помогает. Я что-то как будто немножко запутался. Пусть будет Мыслетворцев, запутаннее уже не будет. У тебя есть его телефон?
— Есть.
— Ну и позвони ему сама, пригласи. У меня будет теперь здесь приёмная. Пусть приходят майоры, отцы Антонии, Мыслетворцевы…
— Серьёзно? Отца Антония тоже позвать?
— Не всех сразу. По одному.
* * *
Мыслетворцев сказал, что приедет часа через полтора. Света убрала квартиру и отдыхала в кресле. Иваненко ходил из угла в угол.
— Значит, ты за эти годы ни с кем не встречалась?
— Нет.
— А расскажи мне, Свет, каково это — быть женщиной?
— Тяжело это, Петь. На нас ответственности больше. Вы, мужики, отвечаете за технику, за деньги, за порядок, за безопасность. А мы отвечаем за воспитание, за душевное спокойствие, за красоту, за любовь. Чувствуешь разницу?
— Слушай, Свет, мне надо во что бы то ни стало найти эту Ольгу, мужа которой я случайно застрелил. Она может знать, где лидер секты. Или наоборот: найти руководителя, а от него узнать, где Ольга. Хотя, скорее всего, они в одном и том же месте.
— По-моему, тебя малость зациклило.
— Есть такое дело. Но лучший способ расциклиться — удовлетворить свою потребность.
— Не уверена. Я думаю, что сильный человек рождается именно в борьбе со своими потребностями. Которые к тому же обычно ему кем-то навязываются.
— Я тоже много размышлял об аскезе, — сказал Иваненко минуту спустя. — И пришёл к выводу, что все аскеты тешут своё тщеславие. Аскеза — самоограничение напоказ.
