Поняли. Просто — кристально — ясно.
Поэзия.
Палабра де кохонес веллудас де папа романо!..
ИЗ РАССКАЗОВ ДЗЕДА ПИЛИПА
Так я к чему это всё рассказываю…
Значит, в понедельник я её встречать поехал, в воскресенье отвёз, в понедельник Отто вернулся. Или во вторник. Тут я неточно помню. У меня так получается: я пришёл, сел, потом Отто пришёл, поздоровались, он за шнапсом сходил, но много не дал — видать, потому что шнапс как-то выдохся, или спирт из него вышел, потом меня Отто в душ погнал, а пока я под горячей водой стоял, порядок в доме навёл. Тут я, конечно, свиньёй себя показал, потому как у Отто всегда идеально, как у муттерхен его, наверно, было, а я так даже стараюсь — не выходит, а мне и не до старанья было…
В общем, когда я в исподнем на кухню выполз, глаза протирая, Отто уж продукты по шкафчикам раскладывал. Он человек обстоятельный, за едой с тележкой ходит, и готовить ему не лень. Вот сколько его знаю — столько и удивляюсь. Живёт один, всю жизнь бобылём, в доме ни соринки, всё по струночке, зубы начищены, ногти отполированы, два раза в день горячее — ну, если не занят чем. И не пьёт. Понятно, что мозги набекрень.
Один раз только было, что он так сильно задумался, чтобы не стричься, не бриться и маникюр не делать — не на дачке своей, а в пещере, неподалёку от Паленке, деревушка там у нас индейская, сильно хитрая. Это не то Паленке в Мексике, которое всё раскапывают да раскопать не могут, а — настоящее. Ну, типа как Китеж — и Китеж. Или Салем — и Салем, штат Мичиган… То ли озарение какое на Отто снизошло, то ли тоже с каким Дон Хуаном встретился, только прилёг наш друг на песочек и лежит себе. Индейцы вокруг курения курят, цветы носят, песни поют, а Отто хоть бы хны. Ложе ему сделали, черепами убрали, аккуратненько переложили, храм вокруг строить начали. Лежит себе. Но вот когда экскурсию привели, это они погорячились. Был у деревушки живой бог, а тут встал, плюнул и ушёл. Но тихо ушёл, не заругался. Я бы на его месте…
Ладно, пока что я на своём. Есть на Оттиной кухне у меня любимая табуреточка. Вот я на ней сижу, на стол пялюсь, а Отто на столе тесто раскатывает. Тоненько так — залюбуешься. Работает и объясняет, почему без женщин лучше. Ну, каково оно без женщин — это он, конечно, знаток, каких мало. А вот про вторую сторону этого дела у него знания чисто теоретические. Но всё равно занятно выходит. Я наконец узнал, зачем непьющему Отто столько всяких разных рюмок. Он сначала самым большим фужером из теста кругляшков наделал… или это не фужер? — короче, рюмки у него пяти рабочих диаметров… он ими одинаковое количество кругляшков наделал, на каждом кругляшке разрезы по бокам, вроде как лепестки, а потом — ну точно, угадал я — собрал по пять кругляшков в цветочки. На плитке кастрюлю с маслом разогнал, туда свои цветочки кидает, и они прям действительно распускаются, и даже не такие страшные становятся. Он их вылавливает и ситечком небольшим помахивает — пудрой сахарной посыпает. Ах ты, думаю, Отто, немецкая ты душа, и для всего у тебя отдельное ситечко…
И ещё он при этом стихи читает! Я этот стих его на всю жизнь запомнил… такое только на ночь читать…
"Черны, черны твои глаза,
Прекрасная Эсмеральда.
Черны твои волосы, черны,
Словно леса Шварцвальда!"
"Господь милосерд, — сказал прелат,
Седые брови сдвинув. —
Грех будет прощён, когда убьёшь
Тысячу сарацинов!"
"Добро, епископ Эммерих,
Утешен я в этом мире, —
Отвечает барон Гуго фон Децл. —
Но скинь хоть сотни четыре!"
"Добро и тебе, кровавый барон, —
Отвечает старик сурово, —
Но я не из тех, кто всякий час
Меняет данное слово".
И вот уже барон фон Децл
Въезжает в Чернолесье.
Как ни тяжки его грехи,
А песни летят в поднебесье:
"Черны, черны твои глаза,
Прекрасная Эсмеральда.
Черны твои волосы, черны,
Словно леса Шварцвальда!"
Он едет день и едет два
Дорогой известной, древней.
Но что за диво — на пути
Ни замка, ни деревни!
Ни встречного, ни попутного —
Черт знает что такое!
На прошлой неделе вот тут стоял
Дом герцога Гогенлое!
Ведь барону фон Децл с младых ногтей
Здесь все наизусть знакомо!
Однако поди ж ты — нет как нет
Ни герцога, ни дома.
А лес шумит с обеих сторон,
Но не крикнут ни зверь, ни птица…
И со страху барон Гуго фон Децл
Едва не начал молиться!
Он уже, о ужас, хотел повернуть
И махнуть на всё рукою,
Когда пасмурным днём встал перед ним
Мост над чёрной рекою.
Навстречу барону по мосту
Всадник поспешает,
К небу подбрасывает копьё
И громко распевает:
"Черны, черны твои глаза,
Прекрасная Эсмеральда.
Черны твои волосы, черны,
Словно леса Шварцвальда!"
"Постой, незнакомец! — воскликнул барон, —
Назови мне имя своё!
Отчего бы нам на этом мосту
Не преломить копьё?"
"Зовусь я барон Гуго фон Децл, —
Отвечает всадник встречный, —
Совсем недавно, лишь год назад,
Оставил я Город Вечный.
Весьма неплохо я воевал,
И, право, видит небо,
Имя мое прославилось
От Яффы до Халеба.
Мой меч пощады не давал
Ни румянцу и ни сединам.
Награда за голову мою
Назначена Саладином.
И в пышных дворцах дамасских владык,
И в драных шатрах бедуинов
Все знали, что я поклялся избить
Тысячу сарацинов.
Но последний, тысячный сарацин
Так и не был сражен, ибо
Оказался он, на несчастье моё,
Чернокнижником из Магриба.
Напрасно меч мой рассекал
Преступную плоть злодея…
"Отправляйся назад, — сказал колдун, —
Отправляйся назад скорее!"
И конь мой внезапно повернул,
И помчался напропалую
Через Аравию и Левант
В Саксонию родную.
Ты счастлив — ведь тебя впереди
Слава ждёт боевая,
А я-то еду куда и зачем?
Не вижу, не помню, не знаю!"
Гуго фон Децл захохотал:
"Да, милый, о том и речь!
Очень скоро тебе предстоит
Замок родной поджечь.
Что мне с того, что ты герой?
Да хоть бы и так — что ж,
Если на Пасху ты в спину ножом
Родного отца убьёшь?
Что значат тысяча сарацин
Со всей боевою славой,
Если завтра ты чёрной косой
Оботрёшь свой меч кровавый?"
Тут грянул гром, и рухнул мост
В бурные чёрные воды,
И оба всадника обрели
Подобие свободы…
"Черны, черны твои глаза,
Прекрасная Эсмеральда.
Черны твои волосы, черны,
Словно леса Шварцвальда!"
И тут дверь наша распахивается, и вваливаются две гориллы с «узи». Следом патлатый парень с саксофоном наперевес. За ним представительный такой мужик, седой и лысый, руки свободны, и это самое подозрительное. А за его спиной Дора Хасановна с маузером — на страховке. То есть я тогда не знал, что Дора Хасановна, но теперь-то знаю.
