Где-то на востоке, у горизонта, появились проблески голубого света. Машины только что проехали мимо озера Балхаш. Скоро нужно будет свернуть с шоссе на проселочную дорогу, которая отмечена красным на карте, лежавшей у Торопа на коленях.
— Не беспокойтесь, — произнес Урьянев, теребя усы, — в памяти бортового компьютера есть все необходимые данные. Он предупредит меня за два километра до нужного перекрестка.
— Мы уже проехали это место, — насмешливо заметил Тороп, опережая предупреждающий сигнал навигационного устройства.
Вертолет оказался стареньким российским Ми-24 с опознавательными знаками казахской армии. Четырехмоторный летательный аппарат завис над степью, почва которой была покрыта трещинами из-за засухи и рытвинами из-за недавних гроз. Между тем небо приобрело светло-сиреневый оттенок, как кожа больного младенца. Время от времени на нем вспыхивали недолговечные бледно-желтые зарницы. «Через четверть часа начнется восход, — подумал Тороп. — И в воздухе нас будет видно как на ладони».
Огромные винты с четырьмя лопастями перемешивали воздух подобно вентиляторам и ревели как механический демон. В боку аппарата, неподвижно зависшего над самой землей, открылась дверь. В проеме показался человек в шлеме и специальных очках, позволяющих увеличивать изображение. Он сделал знак кому-то внутри салона, и другой парень вытащил лестницу, сделанную из полиморфного металла. Тросы из высокоуглеродистой стали, обладающие способностью сохранять приданную им форму, развернулись легко, как простые бечевки, и затвердели в этом положении прежде, чем успели коснуться земли.
Вертолет жужжал, как гигантская муха над гигантской кучей коровьего навоза. Лопасти подняли пылевые торнадо, отдававшие керосином. Эти смерчи хлестали по лицу, проникали под одежду, засыпая бурой, сальной пылью.
Ребекка и Тороп окружили Мари с двух сторон и подтолкнули ее к лестнице.
Тороп взялся за перекладины и поднялся вверх, двигаясь с небольшим усилием. Кто-то схватил его за воротник, чтобы ускорить подъем, и через мгновение Тороп оказался сидящим в салоне, у влажной от конденсата переборки. Мари Зорн тоже поднялась в вертолет, оробевшая и ошеломленная. Ребекка, следовавшая за ней по пятам, положила девушке руку на плечо и направила к лавке напротив Торопа. Завершая процессию, внутрь салона влетел Урьянев. Перед ним прошествовал Доуи со своей неизменной ухмылкой.
Мужчина в шлеме и его помощник коротким взмахом попрощались с командой, оставшейся на земле, потом первый повернулся к пилоту и пальцем изобразил вращение винта, поднимающегося кверху. Вертолет повторил это движение так, как будто был банальным бытовым прибором.
Набирая высоту, они встретились с первыми проблесками солнца — золотоносные зарницы разрывали черный горизонт.
«Вертушка» доставила их на российскую территорию, за сто километров к северу от границы. Там, на берегу какой-то речки, на обочине второстепенной дороги, их уже ждала машина. Возле автомобиля стоял мужчина в штатском и курил. Дождавшись, пока все пассажиры выйдут из вертолета, он направился к мотоциклу, стоявшему позади машины, сел на него и исчез за поворотом проселка в клубах пыли.
Тороп обнаружил в машине стандартную микропроцессорную карту на рулевой колонке, управляющую противоугонным устройством типа «нейман». Код был написан на маленькой картонке, приклеенной скотчем к приборной доске. Тороп решил доехать до Новосибирска.
Через четверть часа они выбрались на шоссе, ведущее к Рубцовску, а дальше — к большому городу, расположенному в верхнем течении Оби.
Они прибыли в аэропорт за пятнадцать минут до вылета. Их ждала девушка в российской военной форме, с билетами наготове. Она забронировала для них те самые места, которые накануне Тороп указал на схеме салона.
Заходящее солнце повисло над горизонтом как вялый, гаснущий метеор — оранжевый огненный шар с красным ореолом в нижней части. Казалось, самолет стремится убежать от него. В иллюминатор Тороп смотрел, как стремительно удаляется сибирская земля. Великие степи Средней Азии напоминали кожаный переплет древней книги, к которой подбиралось пламя пожара.
В этой книге рассказывалось о последних десяти годах его жизни.
Шизофреник удерживается на пределе капитализма: он является его развитой тенденцией, дополнительным продуктом, пролетарием и ангелом-истребителем.[39]
Жиль Делёз и Феликс Гваттари, «Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения»
В памяти сущности по имени Джо-Джейн это событие приобрело вид внезапно возникших изменений во внутренних потоках информации. Новообразование засияло в пределах участка, генерирующего формы. Это означало, что задействованы важнейшие генетические процессы. Судя по всему, новая вероятность желала обосноваться здесь надолго. Следовательно, только что произошло нечто истинное. Произошло прямо сейчас. Создавая некую возможность, которая, согласно эффекту обратного действия, влекла за собой возникновение реальности. К этому машина привыкла.
Механизм по имени Джо-Джейн был существом мыслящим и познающим, однако нормальному человеку ни за что не удалось бы понять ни его мысли, ни способы получения знаний. «Логика» машины в значительной степени оставалась непостижимой даже для ее разработчиков. К их радости, это обстоятельство полностью подтверждало обоснованность их научного подхода.
Это событие относилось к числу тех, которые машина с особой алчностью стремилась заполучить. Впрочем, слово «событие» лишь в очень слабой степени характеризует манеру восприятия машиной пространственно-временного континуума, а также разных форм материи и жизни, из которых складывается все сущее.
Машина представляла собой бионический мозг, искусственную сеть нейронов, созданную на основе биоволокон ДНК и подключенную к электронным устройствам ввода и вывода информации, которые служили ей органами чувств. Она была живой или, во всяком случае, считала себя таковой — качество, присущее только живым созданиям. Продукт парадоксального слияния, рискованного эксперимента на самом стыке информатики и биологии, она существовала в виде последовательности оцифрованных сведений, точек в пространстве, определенных позиций во времени, раздробленных и логически связанных друг с другом актов, вписывающихся в рамки прямоугольника из основополагающих формул. При этом она не воспринимала жизнь так, как это делали ее создатели-люди. Для нее жизнь была постоянно меняющимся, бесконечным, вечно движущимся и всегда креативным потоком, рождающим небывалые формы в квинтиллионах спазмов, ищущих свой катаклизм грандиозным движением волн или частиц, термодинамических клеток; исполненным желания кипением-кишением водорода; роями нуклеотидов, трепещущих в ультрафиолетовых лучах; выделением сферических частиц в виде молочно-белых молний. Этот живой механизм не имел ничего общего с доисторическими электронно-вычислительными машинами, от которых, тем не менее, он произошел. Подобная мысль вызывала у него чувство гордости, поскольку он, без сомнения, был способен вырабатывать сложнейшие чувства. Механизм даже ушел еще на шаг дальше, ибо, не обладая личностью в прямом смысле слова, он совершал бесконечные колебательные движения, балансировал между тысячами индивидуальностей, которые генерировал сам за счет пучка эмоций, абсолютно неведомых человеческому сердцу.
