— Мы уже умерли и видим сейчас самого царя Соломона во всей силе и славе своей! — догадался брат Маркольфо. — Он, видно, едет в гости к царице Савской — может, и нас захватит по милосердию своему…
Но Абу Талиб, хоть и поэт, в такое не поверил:
— Нет, это принц из далекого Занзибара по своей воле, сам, принял ислам и решил, наконец, совершить хадж… Молодец!
Молодец тем временем неловко спешился и подошёл к бедным пленникам. Его спутники, не теряя времени, принялись поить разбойничьих коней и выигранных верблюдов.
Вода в серебряной фляге занзибарского принца была на удивление холодной и вкусной.
— Кто ты, наш нежданный спаситель? — Отец Учащегося протянул к темнолицему освобождённые руки. — Кто ты, от гибели избавитель? Были мы злодеями связаны, а ныне тебе жизнью обязаны! Ты ведь лучший на земле человек, нам не расплатиться с тобою вовек!
А монах промолчал…
— Вот уж нет, — сказал спаситель, не произнеся даже салам. — Прямо сейчас и расплатитесь. Считай, уже расплатились, так что между нами нет и тени неблагодарности…
Слуги занзибарского принца меж тем проверяли содержимое тюков на верблюдах, и сопровождалась проверка восторженными воплями, звоном монет и дорогой посуды.
— Смотри, нахуда, что я нашёл!
Принц сразу потерял всякий интерес к спасённым и устремился к новообретённой добыче.
— Что делает в сахре нахуда-судовладелец? — удивился брат Маркольфо и несколько раз подпрыгнул, чтобы привести в порядок затёкшие ноги.
— Этот не просто нахуда, — сказал Сулейман с некоторой даже гордостью. — Это сам Синдбад аль-Баххар, эмир мореплавателей. Вовремя они нам подвернулись, теперь мы, считай, с того света вернулись!
— Не вовремя, — тяжко вздохнул брат Маркольфо. — Ведь путы наши от страстных молитв ослабли настолько, что мы могли бы и сами…
— Что ж ты молчал, ишак? — взвился поэт.
— От осла слышу, — буркнул бенедиктинец. — Я ж тебе толковал, а ты: «Полаем, полаем!» Вот и гавкнулось наше добро… Хотя… Может, я воззову к его совести? Может, устыдится меня, чужеземца?
Он решительно поднялся и твёрдым шагом направился к тому, кого поэт наименовал Синдбадом. Сам же обнажённый Отец Учащегося поспешил следом и стал яростно требовать у слуг хотя бы свою дорогую одежду. Один всё же над ним сжалился и предложил впромен свою — заурядную, походную, но ещё добрую.
— Чего тебе, бедолага? — соизволил наконец прославленный мореход обернуться к брату Маркольфо, неистово колотившему его в спину.
— Синьор капитан, это не по-божески! — воскликнул монах. — Господь, конечно, воздаст вам за наше избавление, но не в таком же размере! Мы обрели своё добро с великим трудом, то и дело рискуя жизнью, а теперь вы решили нас в одночасье ограбить! Разве сие по закону? Чем вы лучше пирата, в таком случае?
— Самое дорогое у человека — это жизнь, гяур! — наставительно сказал Синдбад и ткнул пальцем в тусклый оловянный крест, видневшийся под рубищем. — Вот если бы я ничего не взял, сие было бы не по закону. Ибо существует морское право, фикх аль-бахр, и оно предписывает всякому честному моряку, спасшему терпящих кораблекрушение, забирать в награду весь груз спасённого корабля до последней трюмной крысы включительно. И ференги в Срединном море поступают так же… А пиратов-грабителей я и сам ненавижу, и утопил их столько, что это даже сказалось на уровне океана!
— Так это в море! — закричал брат Маркольфо. — Это в море! А в сахре несчитово! Ткни меня носом хотя бы в одну солёную лужу в радиусе десяти переходов, и я соглашусь с тобой… Брат Сулейман, ступай сюда!
Приодетый Абу Талиб подошёл, повторил в своём цветистом стиле сказанное собратом, но легче от этого не стало.
— Судите сами, — развёл руками Синдбад аль-Баххар. — Во-первых, нашёл я вас рядом с останками корабля, да ещё привязанными к мизан-мачте. Несомненно, вы хотели спастись от ярости шторма! Во-вторых, повсюду мы видим явные следы отлива, хоть бедные морские чудовища и успели высохнуть. В-третьих, вы жадно набросились на пресную воду, ибо морскую пить невозможно. Всё это охотно подтвердит моя команда — и муаллим-шкипер, и тандиль-боцман, и суккангир-рулевой, и панджари-вперёдсмотрящий, и бхандари-кладовщик, и все харвахи-матросы… Кстати, все они дети разных народов и поклоняются разным богам — ведь в море все равны. А вы, вместо того чтобы радоваться нежданному спасению, печётесь о презренных богатствах!
Харвахи, споро разбиравшие высохший корабль по досточкам, издали ещё один восторженный вопль: в трюме обнаружилось немало добра, поскольку околевшие разбойники хранили там награбленное.
Дети Сасана вздохнули с каким-то даже завыванием — ведь всё это могло бы принадлежать им!
Синдбад, напротив, помягчел к бедолагам и велел по такому случаю устроить здесь макаму, поставить шатёр, но прежде оттащить подальше покойников.
— Представляете, как мучительно было бы вам умирать, вдыхая запах разложения! — воскликнул милосердный нахуда.
— Только не трогайте еду и вино мёртвых! — воскликнул Абу Талиб. — Они отравлены!
Тут бенедиктинец снарядил в небеса какое-то страшное ломбардское ругательство.
— Они бы и сами догадались, — тихонько прошипел поэт. — Но если бы кто-нибудь отравился… И нельзя же платить злом за добро!
Смертоносные объедки и недопитое вино с проклятиями выбросили.
— Кстати, что случилось с вашими обидчиками? — спросил Синдбад, когда трапеза — пусть не такая роскошная, как у разбойников, но зато более полезная — была закончена.
Дети Сасана были настолько пришиблены судьбой, что не сумели даже сплести приличную байку, отчего скакунам их ответов пришлось вплотную приблизиться к коновязи правды.
Аль-Баххар выслушал, но поверил или нет — сказать было трудно.
— Знавал я когда-то Абу Факаса, — сказал он. — Подлости бы у него хватило, а вот ума… Он ведь глуп, как Тити-белильщик и Дауд-давильщик вместе взятые. Всё это очень странно, и я не советовал бы вам в Багдаде искать правосудия у тамошних факихов и кази. Ведь недаром я почитаюсь в Городе Мира правдивейшим из правдивых, чьи слова не подлежат сомнению, благодаря рассказам о семи моих странствиях! Кроме того, этот медный таз я совершенно точно видел у халифа в бане… Если начнут дознаваться, как он к вам попал, то познакомитесь с клопами следственного зиндана, и это ещё не самое худшее… И не вздумайте предложить мне сыграть в фияль!
