Надо признать, эта неожиданная вспышка произвела на меня впечатление.
— Не понимаю вас, святой отец, — пробормотал я смущенно. — Готов признать, что вел довольно беспутный образ жизни. Любил поразвлечься с девицами и даже с замужними дамами. Возможно, пил несколько больше, чем следует. Играл в азартные игры. Но никаких страшных преступлений я не совершал, клянусь распятием!
— Не богохульствуй, — прервал меня инквизитор. — Обычно на первом допросе подследственному этого не говорят, но ты, видно, и сам не понимаешь, какая беда с тобой случилась. Тебя обвиняют в том, что ты якшался с дьяволом!
Вероятно, ничего хорошего в этой новости не было, но я, признаться, ожидал чего-то более конкретного, и даже слегка расслабился, услышав, в чем, оказывается, состоит мое преступление.
— Совершенно точно нет, святой отец, — сказал я с облегчением. — Я регулярно посещаю церковь, хожу на исповедь и к причастию. Наш семейный духовник фра Бартоломео Матос может это подтвердить.
— О, не сомневайся, его-то мы обязательно спросим, — успокоил меня следователь. — Но что может подтвердить этот достойный служитель церкви? Что ты не давился облатками и святая вода не оставляла на твоей коже ожогов? Ах, юноша, если бы тех, кто продал душу Люциферу, можно было бы вычислить так просто…
Он выпрямился в своем кресле и откинул с лица черный капюшон. Я увидел худое, изборожденное глубокими морщинами лицо; лицо это принадлежало, безусловно, человеку, привыкшему к аскетическому образу жизни и изнурявшему себя постом и молитвами, но совсем не старому. Глаза инквизитора блестели, словно у игрока в кости перед решающим броском.
— Известно ли тебе, сын мой, что это за вещь? — спросил он, извлекая из складок своего черного одеяния небольшой кожаный мешочек.
Его тонкие пальцы держали мешочек за концы шнурка, которым тот был завязан. Мешочек болтался перед инквизитором, словно маятник, — туда-сюда. Однажды на ярмарке в Толедо я видел египетского фокусника, который с помощью такого вот маятника завораживал публику. У меня появилось чувство, будто передо мной не святой отец, а тот самый египтянин, — как я ни старался, отвести взгляд от мешочка было выше моих сил.
— Понятия не имею, святой отец, — с трудом ворочая языком, ответил я.
Ибо мешочек в руках у инквизитора был как две капли воды похож на ладанку, подаренную мне Лаурой.
Подтверждая мою страшную догадку, следователь ухмыльнулся и перевернул его над столом. Тускло блеснувший серебряный дельфин глухо ударился о зеленое сукно.
Вслед за дельфином упал на стол и сам мешочек, пустой и легкий, как кошелек проигравшегося в пух и прах картежника.
— Дельфин? — спросил я, хотя это было и так очевидно.
— Африканские рабы называют такие вещи больса де мандинга[18], — произнес инквизитор мрачно. — Говорят, что негры шьют мешочки, в которых хранят эти богопротивные амулеты, из кожи, срезаемой с грудей своих мертвых женщин.
При мысли о том, что я носил это у себя на шее, меня заму тило.
— Однако эти больсас известны не только черным, — продолжал следователь. — Некоторые кастильцы кощунственно вешают мешочки с дьявольскими амулетами себе на шею, как добрые христиане носят крестики или ладанки. Человек, запятнавший себя подобным образом, все равно что подписал договор с дьяволом!
— Я… никогда не слышал ни о чем подобном, святой отец.
Это была чистая правда. Но вторая половинка этой правды, о которой я предпочел умолчать, была гораздо страшнее: «чертов мешок» подарила мне Лаура. Моя возлюбленная, нежная, невинная Лаура.
Инквизитор опечаленно покачал головой.
— Скажи мне, сын мой, где ты провел ночь со среды на четверг?
Я на мгновение задумался, поскольку из-за свалившихся на мою голову бед даже потерял представление о том, какой нынче день недели.
— То есть две ночи назад? Я же говорил — на мельнице старого Хорхе в местечке Ведьмин Лог.
— То была ночь со вторника на среду, — терпеливо возразил инквизитор. — Я же спрашиваю тебя о следующей.
Стало быть, я ухитрился потерять где-то целые сутки!
— В гостинице «Перец и соль», святой отец. Ее владелец, Фелипе Португалец, может это подтвердить.
Следователь удовлетворенно кивнул.
— Не беспокойся, он подтверждает. По словам Фелипе, ты занял так называемую мавританскую комнату на третьем этаже его заведения. Это так?
— Да, — ответил я, насторожившись. — Но мавританской она зовется только потому, что обставлена в восточном стиле, а не потому, что там есть священные мусульманские книги или какие — нибудь статуи Магомета…
— Хорошо же вас учат в Саламанке, — вздохнул инквизитор. — Неужели ты не знаешь, что мусульманам запрещено делать человеческие изображения, поэтому в их мечетях и дворцах вовсе нет статуй? Ладно, речь сейчас не о том. Итак, ты ночевал в этой комнате… один?
— А вот на этот вопрос, святой отец, я предпочел бы не отвечать, — сказал я твердо.
Я ожидал, что следователь разозлится и начнет вновь пугать меня страшными карами, но он лишь устало вздохнул и пожал плечами.
— Как хочешь, сын мой. Я давал тебе возможность облегчить свою участь чистосердечным признанием. Но ты упорствуешь и явно не спешишь спасти свою душу.
Он брезгливо ткнул пальцем в накрытую кожаным мешочком фигурку дельфина.
— Я знаю, что эта вещь появилась у тебя недавно. Мы допросили Фелипе Португальца и всю его прислугу и можем с большой степенью уверенности утверждать, что, когда ты поселился в «Перце и соли», дьявольского амулета у тебя еще не было. А вот когда ты покинул гостиницу утром четверга, он у тебя уже был!
Должен сознаться — даже в тот момент я еще не понял, что на шею мне уже наброшена гаррота[19]. А она уже начала медленно сжиматься.
— Видишь ли, сын мой, — продолжал между тем инквизитор, — у этих амулетов есть одна весьма примечательная особенность. Тех, кто ими владеет, дьявол метит своими знаками.
— Какими… знаками? — еле слышно спросил я.
— У носящих больсас де мандинга меняются глаза.
Признаюсь, сначала я не понял, о чем он толкует. Следователь растопырил пальцы, словно хотел напугать меня «козой», и боднул ими воздух, метя мне в глаза.
— Какого цвета твои глаза, сын мой?
— Темно-серые, как и у каждого порядочного кастильца, — уверенно ответил я. Конечно, последний раз я смотрелся в зеркало довольно давно, но в чем-чем, а в этом сомнений у меня не было.
— Ты прав, — согласился инквизитор. — Сейчас они именно таковы. И когда ты в среду поселился в гостинице Фелипе Португальца, они тоже были серыми. Но вчера утром… когда ты выходил из «Перца и соли»… и позже, когда встречался с судьей, и наконец, когда тебя арестовали нынче ночью — они были другими.
