Владимир Хлумов - Мастер дымных колец

Все смеялись, и только Илья Ильич, еще толком не пришедший в себя после страстной речи ученика и последователя, жалко улыбался, слегка похлопывая ладошками. Наконец Ученик отпустил из рук отрицательный скомкователь лживого вакуума и тут же, представленный жениху Сергеем Петровичем Варфоломеевым, сдержанно кивнул, будто видел того в первый раз. Впрочем, обстановка вскоре нормализовалась. Варфоломеев слегка покаялся и незаметно перевел все в шутку. Соня, оттаяв, пригласила всех пить чай, а Илья Ильич тут же свел мужчин для разговора, выбирая момент, чтобы свернуть беседу в милую ему область отвлеченных идей и абстрактных размышлений. Однако момент ему не скоро представился, поскольку Евгений оказался сегодня в каком-то приподнятом, радостном настроении. Сидя за столом, он часто, улучив момент, брал за руку Соню, блаженно, словно мальчишка, закатывал глаза и много, много говорил о погоде.

— Какой удивительный сегодня вечер, — восхищался Евгений. — Мы с Соней прошли по набережной, какая там тишина, живая, теплая, будто природа не умирает, а только засыпает, чтобы отдохнуть. Нет, право, я не умею описать, но такой красоты, как на Северной, нигде нет.

Варфоломеев, опустив голову, чтобы не видеть рук Сони, слушал Евгения со все возрастающим раздражением.

— Так умирает душа поэта, — продолжал Шнитке. — Душа человека, открывшего закон человека, и от этого успокоившаяся перед уходом в вечное небытие, чтобы там слиться с тысячами родственных душ, тысячи раз познавших счастье смерти. Впрочем, я, наверное, смешон, это все от настроения. Ей-богу, там на набережной вдруг захотелось стать на колени и поцеловать эту благословенную землю…

— Простите, Евгений Викторович, — не выдержал Варфоломеев. — А где у нас набережная?

— Как? — удивился Евгений. — На берегу Темной, возле Дворца.

— Дворца? — переспросил простодушно пришелец.

— Ну да, дворца, то есть теперь все его музеем называют. А раньше там был дворец, там даже останавливались особы приближенные…

— Евгений, — перебила суженого Соня, — товарищ Варфоломеев человек здешний.

— Ах, так, действительно глупо, зачем же я вам объясняю, где набережная? — Евгений задумался вдруг. — Но почему вы спросили?

— Сергей Петрович просто хочет сказать, что набережные бывают только в больших городах и обязательно в граните, — пояснила Соня.

— Да, это правда, — подтвердил Варфоломеев. — Грязно здесь и скучно, потому что живете, будто в девятнадцатом веке.

Шнитке улыбнулся.

— А что нам девятнадцатый век, неужто так плох? Ну конечно, не было больших химических заводов на реках и озерах, конечно, лучину жгли над законом божьим, но в общем-то время интересное было, а?

— А знаешь ли, Сережа, Евгений Викторович у нас враг технического прогресса, — начал Пригожин.

— Враг? — с преувеличенным удивлением спросил Варфоломеев, наблюдая, как Соня расставляет чашки на столе.

Она вдруг остановилась и укоризненно посмотрела на отца.

— Нет, нет, Илья Ильич преувеличивает, я вполне с-сочувствую…

— А, так вы сочувствующий, — догадался Варфоломеев. — Сочувствующий научно-технической революции, вот как, хм, интересно. А какая же, по-вашему, в таком случае главная сила на земле? Что же движет народами, уж не капитал ли, а может быть, мудрые политики?

— Вы з-зря наскакиваете на меня, — Шнитке даже поежился от такого напора. — Я только хочу сказать, наука сама по себе мало стоит, и наоборот, в определенных условиях может нанести ущерб жизни.

— Именно поэтому вы до сих пор на счетах работаете, — съязвил Варфоломеев. — Так, по-вашему, наука малого стоит. А сколько же, по-вашему, стоит, например, Солнце?

— Солнце? — удивился Шнитке.

— Да, Солнце с большой буквы, Солнце — звезда.

— Не п-понимаю.

— Как же, ведь Солнце — источник жизни, а вы не понимаете. Без него темно было бы все-таки на Земле.

— Не знаю, куда вы клоните.

Соня замерла, ожидая, что последует дальше.

— Я никуда не клоню. Я просто не люблю разговоров о вреде науки со стороны людей, не имеющих к ней отношения. — Шнитке покраснел, а Варфоломеев продолжал: — Знаете ли, я не люблю всех этих мелких людишек, которые пытаются списать свою тупость, свое неумение пользоваться плодами науки на самих ученых. Эти несчастные чудаки-одиночки, — Варфоломеев непроизвольно махнул в сторону Пригожина, — горе-изобретатели, рационализаторы ухитрились прокормить пять миллиардов людей, а их же и тычут невежды: вы, ребятки, там поосторожнее, не навредите фундаментальными исследованиями, а то и думать перестаньте, а не перестанете, так мы вам и головку свернем, чтоб она не вперед, а назад к природе глядела…

— Да, наукой спасется мир, — увлеченный речью Ученика, воскликнул Пригожин.

Эта поддержка вернула на мгновение Варфоломеева к действительности. Он вдруг понял, что выглядит со стороны глупо, что его ничем не оправданный наскок смешон и ничего не может дать, кроме повода для усмешки. Он взглянул на Соню и ему показалось, что она чуть снисходительно улыбается уголками губ. Потом посмотрел на Шнитке. Тот, казалось, даже с сочувствием глядел на него. Можно было бы и остановиться, но Варфоломеев уже не мог.

— А кто же, по-вашему, главная фигура тысячелетия? Кто же, по-вашему, обеспечил выживаемость цивилизации? Уж не Иисус ли Христос, а? Или социалисты? Черта с два, спасибо, хоть в живых оставили. Маловато на кострах святых спалили народу, а ведь могли бы и всех спалить. Но, слава богу, не дали, революция техническая подоспела. Пришли добрые дяди, сказали человеку: хватит людей переводить на угарный газ, вот вам паровая машина, а вот автомобиль, а вот синематограф. Развлекайтесь, господа инквизиторы, лавочники, доносчики, отдохните от классовой борьбы.

Варфоломеев разгорячился, будто перед ним и вправду сидели инквизиторы и лавочники, а не простые советские люди.

— Вам еще налить чайку? — почему-то вдруг спросил Шнитке.

Лицо его было бледным, как фарфоровый сервиз, из которого они распивали чай. Евгений приподнялся, схватил чайничек и невзначай пролил заварку на брюки Ученику Ильи Ильича.

— Ох, простите! — воскликнул он и бросился вокруг стола к гостю.

Очутившись рядом с Варфоломеевым, Шнитке вынул из кармана платок и, бухнувшись на колени, принялся оттирать тому штанину. При этом он постоянно что-то причитал, словно молился. Соня с ужасом смотрела, что будет дальше. Сергей Петрович наконец опомнился и, брезгливо оттолкнув Евгения, встал. Получилось еще глупее. Будто сам Варфоломеев стоит в гордой позе, а Евгений ползает у него в ногах. От этого Варфоломеев разозлился еще сильнее и что-то процедил сквозь зубы. Однако время шло, а Евгений не поднимался. Наконец все заметили, что он не просто лежит, а тихо стонет. К Евгению подскочила Соня и попыталась поднять его, но не смогла.