Из зеркала на Гусева смотрел брутальный мужчина средних лет, выбритый наголо, с жестким взглядом серых стальных глаз и волевой ямочкой на подбородке. Чем-то этот человек был похож на британского актера Джейсона Стетхема, а чем-то — на американского актера Брюса Виллиса. Такой парень просто обязан быть крутым, непробиваемым и несклонным к рефлексии.
Гусев же внутренне ощущал себя совсем не так, и поэтому ему постоянно казалось, что из зеркала на него смотрит чужой, совершенно незнакомый человек.
Это несоответствие внешнего и внутреннего Гусева проявилось не сейчас, оно угнетало его практически всю сознательную жизнь. В школьные годы, когда внутренний Гусев был юношей бледным со взором горящим, внешний Гусев был пышущим здоровьем балбесом с тяжелым взглядом и без всяких намеков на присущий молодому человеку романтизм.
Покончив с бритьем и заварив себе чашку растворимого кофе, Гусев взялся за телефон. Сообщение было от Макса и было оно коротким.
«Позвони мне».
Гусев позвонил.
— Привет, — Макс был до отвращения бодр и жизнерадостен.
— Привет. Ты знаешь, который час?
— Пятнадцать минут шестого, а что? Я же знаю, что ты уже не спишь.
— А ты?
— А я еще не сплю, — сказал Макс. — Ночью как-то оно все плодотворней и вообще.
— Не знал, что ты человек творческой профессии.
— А какой же еще? — деланно оскорбился Макс. — Слушай, с твоим заказом полным облом.
— В смысле?
— В смысле, полный облом, — сказал Макс. — Твоего дела в архивах нет. Вообще никаких следов.
— Так бывает?
— Ага, — сказал Макс. — И причин тому может быть целых две. Первая — это, конечно же, дремучий, запредельный, ужасающе-чудовищный бардак, творящийся в нашей бюрократической системе. А вторая… ну, так бывает, когда следы кто-то очень тщательно подчистил. Тебе какой вариант нравится?
— Есть мнение, что не стоит объяснять злым умыслом то, что можно объяснить обычным идиотизмом, — сказал Гусев.
— Вот да, — сказал Макс. — Есть такое мнение, не спорю.
— И совсем ничего не удалось узнать?
— Там все странно, — сказал Макс. — Упоминания о твоем деле есть, но самого дела не наблюдается вообще, ни в электронном виде, ни в бумажном. В общем, часть денег я тебе верну, в качестве компенсации за неудачу, но, извини, не все.
— Да черт с ними, с деньгами, — сказал Гусев. — Дай мне хоть что-нибудь.
— Есть фамилия следователя, — сказал Макс.
— И ты молчал?
— Это тебе никак не поможет. Дедушке за восемьдесят и он в полном маразме.
— Все равно, давай.
— Как скажешь, — Макс продиктовал Гусева данные следователя и адрес дома престарелых, в котором его можно найти. — А можно личный вопрос?
— Валяй.
— Как долго ты собираешься идти по стезе уличного клининга, без сомнения, праведной и благородной?
— Не знаю.
— Мое предложение о работе все еще в силе, если что.
— Знаешь, наверное, ничего не выйдет, — сказал Гусев. — Та работа предполагает публичность, а я публичности не хочу.
— Жаль. Если передумаешь, звони. Если что понадобится, тоже звони. Я тебе даже скидку сделаю, как постоянному клиенту.
— Спасибо, — сказал Гусев. — А теперь извини, мне на работу пора.
— Удачного подметания, — хохотнул Макс и отрубился.
Еще одна ниточка привела в никуда. Гусев решил, что к следователю он, конечно, сходит, но большей частью для очистки совести. Человеку за восемьдесят, хорошо, если он помнит, как его зовут, где уж ему вспомнит подробности дела почти сорокалетней давности, тем более, что дело-то было не слишком важным. Подумаешь, убийство. Сколько в Москве за год происходит убийств?
Точной цифры Гусев не знал, но предполагал, что много.
Кац снова ждал его на аллее. На этот раз Гусев не стал выпендриваться, отложил метлу, уселся рядом с завхозом из «Второй жизни» и закурил.
— Все метете? — спросил Кац.
— Как видите.
— Кстати, вы стали лучше выглядеть, — признал Кац.
— Физический труд на свежем воздухе и все такое, — Гусев и чувствовал себя лучше, по крайней мере, физически. У него пропал намечающийся было животик, куда-то делать одышка, хотя курить он не бросил и даже не планировал. — Но вы, похоже, не очень за меня рады.
— Я-то рад, — сказал Кац. — А вот наш отдел маркетинга — нет. В сети пошла целая волна негативных откликов. Люди говорят, что платят на большие деньги не для того, чтобы в будущем заниматься низкоквалифицированным трудом. Несмотря на все изменения в законодательстве и страховом деле, поток клиентов уменьшился на тридцать два процента. Люди не верят, что смогут адаптироваться в новом мире.
— Я бы сказал, что мне жаль, но мне-то начхать, — сказал Гусев.
— Почему?
— Я не верю в эту проблему, — сказал Гусев. — Жизнь, пусть даже на социальном дне, все равно лучше, чем смерть. По крайней мере, в глазах большинства.
— В глазах большинства — возможно, — согласился Кац. — Но наши клиенты отнюдь не большинство. Эти люди привыкли к определенному уровню комфорта. Влияния. Собственной значимости.
— Снизьте расценки, — посоветовал Гусев.
Кац покачал головой.
— Это все равно не моя проблема, — сказал Гусев.
— Я хочу вам помочь, Антон.
— Ой ли?
— Да. Я говорил о вашем случае с психологом.
— Я никуда не пойду, — сказал Гусев.
— И не надо. Я готов передать вам его рекомендации прямо сейчас.
— Чушь, — сказал Гусев. — По мне, это ничем не отличается от лечения по фотографии и гадания на кофейной гуще.
— У вас отложенный культурный шок, отягощенный кризисом среднего возраста, — сообщил Кац.
— Увы мне.
— Вам нужно сбросить эмоции, — сказал Кац. — Излить их. Поделиться с кем-то. Это поможет вам разобраться в себе и своих чувствах.
— Шаманство и вуду, — сказал Гусев.
— Вовсе нет. Это может сработать.
— И с кем вы предлагаете поделиться? — спросил Гусев. — Уж не свою ли кандидатуру имеете в виду?
— Я бы предпочел, чтобы это был кто-то другой, — сказал Кац. — Но если вам больше не к кому пойти, то могу выслушать.
— Благодарю покорно.
— Я так понимаю, это означает «нет»?
— Угу.
— Но все-таки, вы подумайте над этой идеей, — сказал Кац.
— Ладно, — сказал Гусев. — Чего еще ваш маркетинг от меня хочет?
— Работу, я так полагаю, вам предлагать бессмысленно?
— У вас?
— Нет, это не даст нужного пиар-эффекта, — сказал Кац. — Скажем так, есть места в дружественных нам компаниях.
— Все равно не интересует, — сказал Гусев.
