– Но почему… почему человечество должно погибнуть? – перебил Виктора племянник.
Голос мальчишки был поразительно знаком мне, как будто эти слова произнес я сам. На мгновение намять озарила вспышка ясновидения: увидел этот же самый зал и Виктора, сидящего на стуле. Тыльной стороной руки мантенераик вытер капельки пота, выступившие на лбу.
Но тут же видение рассеялось. Я снова слышал только голос, записанный на пленку:
– Это нелегко объяснить коротко. Когда получишь образование, ты прочитаешь обо всем в моих записках. Они находятся в потайном сейфе. Основной вывод: вручив свою судьбу технике, передав счетным устройствам – их стали называть мыслящими – значительную долю творческой деятельности, человек начал терять любознательность. Человечество погибнет из-за внутренней опустошенности. С потерею любопытства в самом генетическом коде произошли незаметные изменения – люди становятся пассивными и безучастными. Будущее стало совершенно безразлично нам-нашим чувствам. Даже разум не способен придумать ничего увлекательного – скучные идиллистические картинки сплошного благополучия.
Старший мантенераик надолго замолчал. Мне слышно было, как вхолостую прокручивается пленка, на которой записана тишина этого зала тридцатитысячелетней давности.
Я опять потерял способность сознавать себя Олесовым – превратился в мальчишку.
Я сижу напротив дяди Виктора и мучительно морщу лоб. Разговор заинтриговал меня, я хочу понять замысел дяди Виктора и жду продолжения рассказа.
Наконец он заговорил снова:
– Больше всего меня мучает бессилие найти выход, не прибегая к помощи Машины. Но одного человеческого ума на это не хватит. Я задумал остановить дальнейшую технизацию, но готовлюсь совершить это с помощью техники.
Я сижу на жестком стуле и поражаюсь внезапному ощущению. Все вдруг как бы уменьшилось в размерах. Дядя Виктор представился мне крохотным человечком, я вижу его не рядом, а вдалеке. Он шевелит губами, но слова не достигают моего слуха. Прорываются только отдельные фразы, перебитые длинными паузами. Я никак не могу уловить связи: о чем он говорит?
– …виды, которые в геологическом прошлом населяли Землю. От них человек получил в готовом виде инстинкты.
Изо всех сил стараюсь понять смысл сказанного, но пропускаю мимо ушей целые периоды.
– …Как же людям удалось объединиться в общество в самом начале? Ведь животные побуждения и тогда были не менее сильны, а морали, которая бы принуждала человека обуздывать себя, не существовало.
Дядя Виктор посмотрел мне в глаза, и от страха, что он догадается, что я ничего не понимаю, я морщу лоб и совершенно перестаю слышать его голос. Потом, минуту или вечнбсть спустя, глуховатый ровный голос Виктора достигает сознания:
– …Биологическая мораль – то есть мораль, основанная не на доводах рассудка, а на первородных инстинктах. За долгую историю своего развития животные виды стихийно создали такую мораль. Грубо говоря, инстинкты можно разделить на эгоистические (индивидуальные) и общественные (видовые). Как и любая классификация, это всего лишь условность – сама природа не разделяла инстинктов: накапливались и закреплялись в потомстве лишь те, которые способствовали выживанию. Эгоистические инстинкты по этой условной классификации – насытиться, дать потомство. То есть инстинкты, способствующие выживанию и продлению рода именно данной особи. Видовые – забота о виде в целом – защита детенышей и самок, запрет убивать в свадебной драке соперника…
И опять я вижу тонкие губы Виктора, которые продолжают шевелиться совершенно беззвучно – его голос пробивается ко мне будто сквозь герметический шлем. Машинный зал – просторная каменная гробница, в которой мы оба навечно заключены с ним. Мне хочется только одного – скорее освободиться из этих стен. Я делаю усилие, и снова слышу голос дяди Виктора:
– …Правовые нормы морали, изменяясь в различных социальных условиях, сохраняли неизменную связь с коренными биологическими законами. Человек, нарушивший юридический запрет, угрызение совести испытывал только в случае, если этот запрет подтверждался биологическими нормами. Законы, навязанные силой, не имеющие под собой биологического фундамента древних инстинктов, при их не соблюдении не вызывали угрызений совести, и такие преступники никогда не презирались людьми. Им даже сочувствовали.
Тяжелые словесные формулировки падают в мое сознание бесформенной кучей, не собираясь в понятные мысли. Так камни, не уложенные один на другой и не связанные раствором, не могут составить здания.
– Смутное сознание подсказывало человеку, что он не только частица всего человечества, но и всей живой природы. Это в нем просыпался голос инстинктов. Что же могло освободить человека от этих пут, сотканных природой, сделать его деятельность враждебной всему живому? Знание и разум. Точнее, неполное знание законов жизни, принятое им за исчерпывающее. Ему казалось, что он постиг тайны своего строения и знает свои потребности.
Я опять погрузился в вату, сквозь которую не мог проникнуть чужой голос. Минут пять Виктор говорил о чем-то, но я не слышал его.
– …Машине, чтобы стать непокорной, необходимо разгадать природу человека. Она будет стремиться черпать новую информацию и ставить себе промежуточные задачи. Это будет пробуждать ее творческие способности. Машина должна помочь мне найти выход, как повернуть человечество с пути дальнейшей, теперь уже бессмысленной, технизации.
Дядя Виктор смотрел мне в глаза, взгляд его был жесток и сух. Голос стал совсем глухим.
– Так пусть же цивилизация, в которой нет места ее творцу – человеку… – он выдержал небольшую паузу и властно закончил, как отрубил: – погибнет! Не столько смысл сказанного – тогда я, пожалуй, еще и не осознал всего, – сколько взгляд дяди Виктора напугал меня.
– Да, цивилизация Земли должна погибнуть, – Виктор вдруг обмяк, голос его теперь звучал устало и лицо выглядело утомленным.
– Но это вовсе не значит, что погибнет человечество. Соревнование между человеком и машинами погубит цивилизацию, но не человека. Человек выживет и спустя много тысячелетий создаст новую культуру. И, может быть, урок, преподнесенный ему, послужит на пользу. Такова моя цель. Пусть тебя не пугает это. Это не жестоко, а гуманно. Когда ты возмужаешь, ты познакомишься со всем, что я написал. Возможно, мои записи убедят тебя, и ты продолжишь начатое мною. Другого выхода я не вижу,
Наваждение кончилось – я снова был самим собою. Противный машинный голос, звучащий ниоткуда, раздавался в пустынном зале:
– Так я узнала о своем назначении. Этот их разговор сильно разволновал меня. Проклятый мантенераик прекрасно знал, что нужно было заложить в мою схему, чтобы я испытывала мучения от недостатка информации.
