Это Лиса, Джереми уверен. Конечно, это Лиса. Она в телефонной будке. Она получила книги и собирается сказать мне, что я спас то, что должен был спасти. Он идет на жужжащий голос, пока Мисс Тинг с матерью возвращаются к микроавтобусу.
Он идет через комнату, полную искусно драпированной паутины и кривых канделябров с дурацкими свечами. Кто-то за деревянной ширмой играет на органе. Он доходит до конца холла и поднимается по длинной лестнице. На балясинах вырезаны маленькие физиономии. Совы, лисы и уродливые дети. Голос продолжает завывать.
— Аууу, Джереми, наверх по лестниццце, правильно. Теперь прямо, зззаходи! Не туда, сссюда, сссюда! Не обращай внимания на тьму, мы любим тьму, просто ззледи за шагами.
Джереми раскидывает руки. Он нащупывает что-то, раздается щелчок, и книжный шкаф перед ним медленно отъезжает назад. Теперь комната в три раза просторнее, в ней много книжных полок, и на диване сидит девушка в темных очках. В одной руке у нее рупор, в другой — телефон.
— Тебя, Джереми Марзз, — говорит она. Джереми никогда не встречал никого бледнее, а клыки ее столь остры, что она немножко шепелявит. По рупору это звучало зловеще, но теперь всего лишь придает голосу раздражающий оттенок.
Она вручает ему телефон.
— Алло? — говорит он, не спуская глаз с вампирши.
— Джереми! — говорит Элизабет. — Оно идет, идет, идет! Только что началось! Мы все сидим здесь. Все вместе. Что с твоим мобильным? Мы все время звонили.
— Мама забыла его в туристском центре, в Сионе[20] — говорит Джереми.
— Хорошо, значит, вы добрались. Мы поняли из твоего блога, что ты где-то возле Лас-Вегаса. Эми говорит, что у нее чувство, что вы должны прибыть вовремя. Она заставляла нас звонить. Оставайся с нами, Джереми. Мы можем посмотреть эту серию вместе, да? Не вешай трубку.
Карл перехватывает телефон.
— Привет, Микроб, я не получил ни одной открытки, — говорит он, — ты забыл, как пишут или что? Подожди минутку. Кто-то хочет тебе что-то сказать.
Потом он смеется, и смеется, и передает телефон кому-то, кто вообще ничего не говорит.
— Талис? — говорит Джереми.
Может быть, это не Талис. Может быть, опять Элизабет. Он думает о том, что его рот касается уха Элизабет. Или, возможно, уха Талис.
Вампирша на диване уже переключает каналы. Джереми отобрал бы у нее пульт, но это не лучшая идея — отбирать что-то у вампиров. Его мать и Мисс Тинг с картиной поднимаются по лестнице, входят в комнату, и неожиданно комната оказывается полна народу, и кажется, что Карл, и Эми, и Элизабет, и Талис тоже вошли сюда. Его ладонь, сжимающая телефон, вспотела. Мисс Тинг крепко держит картину, как будто та порывается сбежать. Мать Джереми выглядит усталой. Последние три дня она собирает волосы в два длинных пышных хвоста. Она смотрит на Джереми, как если бы они путешествовали назад во времени, вместо того чтобы попросту пересечь страну. Она улыбается Джереми мечтательной изможденной улыбкой. Джереми улыбается в ответ.
— Это «Библиотека?» — говорит Мисс Тинг. — Началась новая серия?
Джереми сидит на диване, рядом с вампиршей, и все еще прижимает телефон к уху. Его рука начинает уставать.
— Я здесь, — говорит он Талис, или Элизабет, или кому-то еще на том конце провода. — Я здесь.
А потом он сидит молча и ждет вместе со всеми, что вампирша найдет нужный канал, и они смогут выяснить, спасена ли Лиса, жива ли она, жива ли до сих пор Лиса.
Иногда мы с друзьями ходили в комиссионные магазины. Добирались на электричке до Бостона и шли в «Швейный квартал», это огромный склад подержанных вещей. Одежда на вешалках там подобрана по цвету и от этого смотрится очень красиво.
Как будто залез в платяной шкаф из книжек о Нарнии, но вместо Аслана, Белой Колдуньи и Юстаса-дракона там оказался такой вот мир волшебных одежек: вместо говорящих зверей — боа с перьями, свадебные платья, туфли для боулинга, рубашки с рисунком пейсли,[21] ботинки «Док Мартенс» и прочее. Первыми висят черные платья — все вместе, словно это самая большие в мире похороны под крышей, потом синие — все оттенки синего, какие только можно вообразить, потом — красные и так далее. Розово-красные, оранжево-красные, багрово-красные, светофорно-красные, леденцово-красные. Иногда я закрывала глаза, а Наташа, Натали или Джейк подводили меня к одной из вешалок и совали в ладонь рукав платья или блузки. «Угадай, какого цвета?»
У нас была теория, мы считали, что можно научиться определять цвет на ощупь. Например, сидишь на лужайке и с закрытыми глазами определяешь цвет травы — по тому, шелковистая она или жесткая. Когда трогаешь одежду, эластичный бархат всегда красный на ощупь, даже если на самом деле вовсе не красный. Лучше всех цвета угадывала Наташа, но Наташа и жульничала лучше всех, причем так, что не подловишь.
Однажды мы перебирали детские маечки и нашли футболку, которую Натали носила в третьем классе. Это точно была футболка Натали, потому что на изнанке до сих пор сохранилось имя, которое ее мама написала специальным фломастером, отправляя дочь в летний лагерь. Джейк купил футболку и вернул бывшей хозяйке — деньги тогда были только у него. Он единственный из нас работал.
Наверное, вы спросите, что парню вроде Джейка делать в «Швейном квартале» в компании девчонок. У Джейка есть особенность — он всегда хорошо проводит время, чем бы ни занимался. Ему нравится всё, ему нравятся все, но больше всего ему нравлюсь я. Где бы Джейк сейчас ни был, уверена, что он замечательно проводит время и ждет, когда же я появлюсь. Я всегда опаздываю. Но он знает об этом.
Еще одна наша теория заключалась в том, что у вещей есть жизненные циклы, как у людей. Жизненный цикл свадебных платьев, пышных боа, детских футболок, туфель и сумок заканчивается «Швейным кварталом». Если вещь хорошая — или даже плохая, но интересная, — после смерти она попадает в «Швейный квартал». Мертвая одежда чувствуется по запаху. Когда ее купишь, постираешь, наденешь, она начнет пахнуть тобой — это ее реинкарнация. Но что-то конкретное отыскать очень непросто. Нужно искать как следует.
На нижнем этаже «Швейного квартала» одежду, старые сумки и кружки продают на вес. Можно купить восемь фунтов выходных платьев — облегающих черных, пышных лиловых, шуршащих розовых, серебряных парчовых со звездной искрой, таких тонких, что они продеваются через кольцо, — за восемь долларов. Я хожу туда каждые выходные: охочусь за волшебным ридикюлем бабушки Зофьи.
Волшебный ридикюль — большой, черный и какой-то ворсистый. Черный даже на ощупь, даже с закрытыми глазами. Самый черный, какой только может быть, кажется, тронешь его и увязнешь, как в дегте или в черном зыбучем песке, или просто проткнешь пальцами темноту, как ночью, когда не можешь нащупать выключатель.
