Столь безупречная репутация обеспечивает сотрудникам «скорой» ряд известных льгот и преимуществ, и поэтому многие молодые врачи, желающие специализироваться по психиатрии, прилагают немалые усилия, чтобы попасть в спецназ; их примеру следуют и молодые медсамки по психиатрической части. У всех этих юнцов есть цель — заниматься практической работой, возможно не очень глубоко, зато очень быстро. В скорости, как они не устают махать лапами, все и дело.
Именно поэтому одним прекрасным утром в конце лета, когда экран красного видеофона в офисе-казарме спецназа покрылся туманом, который затем рассеялся и предъявил дежурному психиатру по имени Пол знакомую морду диспетчера из Нью-Скотленд-Ярда, пятеро членов команды немедленно повскакали с гнезд, хотя еще понятия не имели, куда придется ехать.
— «Ааааа!» У меня тут шимпанзе, психоз, острый приступ. Как раз в вашей зоне, — щелкнул пальцами полицейский.
— Адрес «хуууу», — щелкнул в ответ дежурный.
— Маргревин-Роуд, шестьдесят три, первый этаж.
— Что случилось «хуууу»?
— Черт его знает. Острый нервный срыв, самец, лет двадцати восьми.[60] Нам ухнула его самка, ей тоже нехорошо.
— Наркота «хуууу»?
— Не знаю…
— Он буйный или как «хууу»?
— Пытался напасть на свою самку, но не сумел нанести ей никакого ущерба. Она показывает, что он очень слаб.
— Слаб?
— Ну да, слаб.
— Принято. Мы уже в пути.
Экран видеофона погас. Пол махнул двум мед-самкам:
— Итого, Маргревин-Роуд, «уч-уч» думаю, можно обойтись и без машины…
— Ты что, предлагаешь нам четверенькать туда «хууу»? — оборвала его Белинда, самка, недавно взятая в команду. — Думаешь, он будет не против донести нас на спине обратно?
— Да он никакой не буйный и вообще слаб, так показала его самка, которая позвонила в службу спасения.
— Слаб «хууу»?
— Ну да, слаб. — Пол окинул Белинду взглядом; короткий белый халат изящно приоткрывал вид на нижние части ее тела. Еще немного, уже почти готова, подумал Пол, складывая губы трубочкой и вдыхая ее запах; еще денек-другой — и эта седалищная мозоль будет истекать соком, жду не дождусь, когда спарюсь с малышкой. Пока же Пол подавил свою похоть — остальные спецназовцы уже выкатились на улицу и заводили машину.
Саймон Дайкс, художник, проснулся. Твердый сосок любовницы утыкался ему в щеку. Он вздохнул и зарылся в ее сладкую шерсть. Тягостные ритмы сна, который был так похож на реальность, ушли прочь, при пробуждении их заменили остатки воспоминаний о том, как они занимались любовью. Острота похмелья резко снизилась, прогорклую пену вчерашней пьяной ночи как ветром сдуло.
Теплая ванна, вот что мне сейчас нужно, подумал Саймон. Теплая ванна, теплая соленая вода, она вымоет из ноздрей скопившуюся там дрянь. Затем кофе, затем сок, затем работать. Все начнется с обонятельного отдела мозга, древнейшего скопления нервных клеток, которое создано эволюцией в качестве запасной системы мышления на случай аварии главной и располагается перед мозжечком этаким воплощением всего, что есть в тебе от личности, от культуры, всего, что отделяет тебя от филогенетического, примитивного, приматного.
Саймон потянул носом воздух. Нос показался ему больше обычного. Длинные волоски, торчащие из Сариного соска, щекотали ему ноздри, змеились между остатками вчерашней дряни. Длинные волоски, пахнут, как шимпанзе, — кажется, именно такой у этих обезьян запах. А еще у них такая теплая, такая упругая шерсть. Стало быть, посткоитальный запах шимпанзе, запах пота, попадает в нос через шерсть. Запах по-своему приятный, милый — смешанный с любимыми духами Сары, «Кашарель», он становился еще более эротичным. Длинные волоски, торчащие из Сариного соска… Саймон поднял голову и увидел перед собой широкую, простодушную физиономию в форме сердца[61] — физиономию зверя, с которым лежал в одной постели.
В тот же миг он вскочил на ноги, наверное, закричал — он не был уверен, потому что весь мир вокруг кричал что есть мочи. Саймон попятился, крик мира стоял у него в ушах, а на кровати лежал на спине зверь, чьи звериные, тупые глаза с белками белее снега, с самой зеленой из всех радужных оболочек, которые художнику приходилось видеть, рассеченной пламенеющим гагатовым зрачком, уже разглядывали его с неподдельным интересом.
Саймон шагнул назад, споткнулся о край ковра, упал, больно ударившись о подоконник, и шок от удаpa заставил его понять, что все происходит на самом деле, — Сары нет, а он проснулся и обнаружил в постели этого зверя, эту обезьяну, такую мерзостно-огромную; она держит ноги и руки по-человечьи, пятки касаются друг друга, руки заведены за спину, локтями пытается приподнять эту звериную маску, поднести ее поближе к нему, ее рот открывается, там гигантские зубы, длиннющие клыки…
— «Ррррраааа!» — завопила Сара и показала дрожащей фигуре, прислонившейся к окну: — Саймон, да что с тобой, черт побери, такое? Прекрати орать! «ХУУУУ!»
Саймон же увидел вот что: зверь помахал лапами у него перед носом, протянул вперед пальцы и схватил его, быстро, очень быстро, и одновременно завопил, а затем глухо завыл, как воют хищники. До чего же громко! Крики отразились от оконного стекла, Саймона прошиб холодный пот. До чего же громко!
— «Ррррраааарррр! Ррррраааарррр! Рррррааа-арррр!» — закричал в ответ Саймон, продолжив очень неоригинальным, но оглушительным: — «Хуууу!» На помощь!!!
Он хотел увернуться от этого зверя, не видеть больше его гигантский слюнявый рот, его зубы, такие неимоверно длинные. Обернулся, прикинул, сможет ли открыть окно и спуститься в сад. Мысли неслись непоследовательно, но весьма прагматично, так что он сумел оценить, высоко ли придется прыгать. Тут зверь снова потянулся к нему, и Саймон не успел отреагировать — да он и не знал как.
До чего же быстро этот зверь передвигается! Вот он уже вытянулся во весь рост, взмахнул передними лапами, удерживается на двух задних.
— «Ааааа!» — вокализировала не на шутку перепуганная Сара; морда у Саймона такая бледная, вся шерсть в поту, хотя и не стоит дыбом, а свисает мокрыми клочьями с его ласковых лап, которые миг назад обнимали ее с бесконечной нежностью, а теперь в страхе отчаянно колотят по подоконнику. — Саймон! «Хуууу!» Покажи мне, любовь моя, что с тобой «ХУУУУУУ»?
Мысль об окне улетучилась, а о двери и речи быть не могло. Едва только Саймон осознал, что спал в одной постели с животным, как его парализовал неодолимый, цепенящий ужас — несмутный, шелковый, тревожный, с туками и стуками, отчетливыми, словно когти скребут по полу, по стене, зловещая птица, вылетевши из-за штор, что он задергивал утром, входит ему прямо в голову, чтобы остаться там навечно, голова его машет ушами, ибо прескверной гостье некуда девать крылья, а прямо перед ним — белый шимпанзе, на кровать к нему садится. Его телесная форма — вот чего Саймон не мог вынести. Чуждая, враждебная, чудовищная форма, которая в этот миг приходит в движение.
