Жорж раздражённо дёрнул плечиком:
— Пожалуй, вижу. Мой батюшка не участвовал в самоубийственной дурости государственных масштабов и, уверяю вас, окажись он петербержцем уже тогда, всё равно нашёл бы способ участия избежать. Хотите сказать, вашим родителям вовсе неизвестно самоуважение?
— О своих родителях я не говорил ни слова. Просто обращал ваше внимание на контекстуальную пропасть: то, что вас так возмущает, для меня, например, является естественным положением вещей. «Естественным», разумеется, не означает «желаемым» или «одобряемым».
— Ума не приложу, как подобная дикость может казаться естественной!
В спор вдруг вмешался граф:
— Мой друг, не имей дикость субстанциального свойства со временем оказываться естественной и необходимой, где бы сейчас было человеческое общество? На ветках деревьев?
— Не ожидал от вас приверженности дарвенизму, — искренне удивился хэр Ройш.
— Я пришёл к Шарлю Дарвену через Сигизмунда Фрайда. Отрицать звериное начало соблазнительно, но слишком оптимистично. Все мы, в конечном счёте, лишь звери — жалкие в своей жажде звери на поводке воспитания и установленных нашей эпохой приличий, — граф скорбно вздохнул. Тому, кто обнаружил бы хоть след звериного начала в устройстве самого графа, За’Бэй бы не задумываясь отдал свою настоящую росскую шубу, без которой он тут тысячу раз успеет погибнуть до мая.
— Изобретатели средства, о коем мы дискутируем, — почти прошептал хэр Ройш, оглядываясь на прохожих, — хотели лишь укоротить поводок воспитания и приличий. Так ли уж неправы они были в своём намерении?
— Кто покусится на умерщвление звериного начала, тот от его клыков и падёт, — изучил граф свою перчатку с неподражаемо безоблачным выражением.
— Я вами восхищаюсь, граф, — заключил Жорж.
— Переадресуйте своё восхищение ходу истории как таковому, мой друг. Кто-то же должен сделать то, что само собой напрашивается в данных нам обстоятельствах.
За’Бэй наконец вывел своих спутников к широкому Пассажирскому проспекту, который стелется прямо от портовых ворот и непременно встречает тех, кто прибывает в город морем. Патрулей Охраны Петерберга на нём — ложкой ешь, а у графа по карманам пилюли — тоже, в общем, ешь и тоже ложкой. Самым волнительным моментом сегодняшней прогулки было это пересечение Пассажирского проспекта, но обошлось.
Если встать спиной к Порту, по левую сторону от Пассажирского проспекта будут Гостиницы — разношёрстный район, живущий для тех, кто в Петерберге проездом. Там самый громкоголосый рынок и самые тихие съёмные комнаты (если, конечно, на такие хватит средств), там вырос забэевский сосед Гныщевич и только потом уже подался в сам Порт.
А по правую сторону, ближе к казармам, ничего примечательного нет: по большей части бедняки, да и то не самые бедные из бедных — те куда восточней, в Ссаных Тряпках. Лучшее место для аптекарей, раз они не только от кашля микстуры продают.
Когда впереди показались уже скромные приаптечные теплицы, хэр Ройш вновь обернулся к графу:
— Если бы я встал перед вашим выбором, я бы, вероятно, опасался, что прерванный курс дурно скажется на тех, кому он прописан. Не хотелось бы, как в самых страшных европейских снах, оказаться разорванным в клочья собственными домашними слугами.
— Бросьте изливать на мир скепсис, у мира и без того март на дворе. Если в итоге вы окажетесь правы, можете заспиртовать оставшиеся от меня клочья и выставить их в назидание потомкам на площади перед Городским советом. А лучше сразу в окнах «Петербержской ресторации». Но хотя бы один клочок передайте, пожалуйста, без шума на палубу моего корабля, я заслуживаю найти успокоение в море.
— Граф, вы сейчас сказали, что у вас есть корабль? В личном пользовании? — обомлел Жорж.
Граф только рассеянно улыбнулся.
— Между прочим, — не сдавался хэр Ройш, — когда Европейское Союзное правительство постфактум разбирало правомерность решения по Тумрани, его сторонники ссылались на тумранский опыт хаотической отмены пилюль. Они заявляли, что в этом и кроется глубинная причина имевших место беспорядков.
— Не оскорбляйте Тумрань, имейте уважение к погибшему в благородном порыве городу. Сторонники того решения, насколько мне известно, тоже поплатились, пусть и карьерами, за свои спорные аргументы, — граф будто даже посерьёзнел. — Если бы всё было так просто и гражданское мужество можно было пробудить тривиальной отменой пилюль, мы бы с вами уже жили в совершенно иной Росской Конфедерации.
— Достаточно и того, что мы с вами живём в Росской Конфедерации, где невозможна вторая Тумрань, — поёжился Жорж.
— С чисто бюрократической точки зрения — по-прежнему возможна. Вернее тут будет сказать «немыслима вторая Тумрань», — опять придрался по мелочи хэр Ройш.
— Тогда уж «недостижима», — с неподдельной печалью поправил граф. — Недостижима взятая её жителями духовная высота.
Хэр Ройш хотел было что-то возразить, но За’Бэй как раз выстучал условленный ритм дверным молоточком. Впустил их Гнат — худощавый тип едва за двадцать с цепкими портовыми глазами.
— Все свои, граф — в белом, — поскорее хмыкнул За’Бэй, чтобы не допустить неловкости, которую одним своим присутствием умел создать кислый и настороженный хэр Ройш.
— Тогда давайте в лабораторию, — Гнат прошмыгнул за ломящийся от склянок шкафчик. — Сюда-то покупатели в любой момент нагрянуть могут.
В лаборатории чадило и дымило так, что глаза выплакать немудрено. За’Бэй уже знал, что тут не суетятся и внимательно следят за тем, чтобы ничего не задеть и не уронить, но спутников своих предупредить забыл, и нескладный хэр Ройш превзошёл все ожидания — он задел и уронил нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся грузным и черным от татуировок моряцким телом. Ещё и наступил нечаянно.
За’Бэй приготовился к крайне неприятной сцене объяснений с моряцким телом, которые ему пришлось бы взять на себя, но тело не шевельнулось.
— Мертвец или так хорошо расслабился? — спросил За’Бэй у самого густого столба дыма, надеясь обнаружить там Гната.
Ответ, впрочем, прозвучал из другого задымлённого угла:
— Расслабили. Вот при помощи того самого, что твой граф нам принёс.
— Такого детину до состояния, когда об него хоть сапоги вытирай? — не поверил За’Бэй.
— А вы, дружочки, суньтесь в правую дверь, — трескучим голосом посоветовали из-за чадящего сосуда, и За’Бэй признал деда Петрона, хозяина аптеки, набравшего себе в помощники совсем молодых и, чего греха таить, преимущественно в доску портовых ребят.
