Геннадий Марченко - Музыкант (трилогия)

Надо же, показалось, что мой ответ поставил членов в тупик. Они молча переглянулись, скривив физиономии, после чего первый член мрачно сказал:

– Ладно, товарищ Мальцев, идите и подождите в коридоре. О своем решении мы сообщим вам позже.

Следующие тридцать минут прошли в томительном ожидании. Я не знал, куда себя деть, меряя шагами коридор из одного тупика в другой. Наконец открылась дверь, из комнаты вышел давешний член и направился ко мне.

– Егор Дмитриевич, хочу поздравить вас с высоким званием советского комсомольца! – с пафосом произнес он. – Комсомольский билет получите через неделю у секретаря.

Так я стал комсомольцем! А после ноябрьских праздников, во время нашей очередной встречи с группой «Апогей», Миха вышел с предложением.

– Егор, ты не против, если мы с парнями запишем магнитоальбом с твоими песнями? Естественно, ты везде будешь указан как автор.

Против магнитоальбома я ничего не имел. Правда, задумался, стоит ли указывать мое авторство, как бы чего не вышло, но в итоге элементарное тщеславие взяло верх. Я дал отмашку, но при условии, что запись будет проходить в моем присутствии. Если уж делать – то на совесть, под моим непосредственным контролем.

И если уж на то пошло, то все же придется идти в ВУОАП. На удивление, там без вопросов зарегистрировали песни. А я-то переживал… Что ж, теперь «битлам» и кое-кому еще придется придумывать новые хиты.

Благодаря папе Михи, работающему в торгпредстве и имевшему множество полезных связей, музыкантам на субботу и воскресенье выделили студию звукозаписи Всесоюзного радио. Причем вместе со звукорежиссером, который, надо полагать, также что-то поимел с папы Михи. А неплохо для этого времени упакована студия, очень неплохо. У нас в конце 70-х и то такого не было.

Парни немного подивились, глядя, как ловко я управляюсь с аппаратурой. А я был в своей стихии, вспоминал немного подзабытые навыки. Эх, как же я соскучился по этой работе!

За два дня мы умудрились записать целых 11 песен. Причем в нескольких вещах я играл партии то соло-гитары, то баса, то клавишника, даже барабанщика пару раз направлял в нужное русло собственным примером. Но зато записи получились не то что приемлемого, а вполне отличного качества! Не мудрствуя лукаво, альбому дали название «Дебют/Debut».

Все же немного обидно, что я всего лишь автор песен, да соучастник нескольких инструментальных партий. А ведь мог бы так сразу обессмертить свое имя… Хотя ладно, лучшее – враг хорошего. Или от добра добра не ищут. Больше пословиц такого типа я не помнил, но смысл, надеюсь, понятен. А я на всякий случай купил в книжном магазине самоучитель английского языка. Ежели некоторые органы начнут вдруг трясти меня на предмет знания языка вражеской страны – фантазии у них на это вполне хватит – то я потрясу этим вот самоучителем, и объясню, как сочинял свои песенки. Но все же надеюсь, что Штирлиц не окажется близок к провалу. Кстати, не «сочинить» ли заглавную песню из фильма «Семнадцать мгновений весны»? Картины еще нет, а песня уже есть! И вообще, у Таривердиева к Штирлицу будет написано немало интересным тем. А что, не мешало бы как следует обмозговать этот вопрос.

Я как-то не задумывался над тем, почему Никодим практически никогда не покидает коммунальную квартиру. Разве что в ближайший магазин прошвырнется на пятнадцать минут, да и то нередко немудреную провизию ему покупали соседи. По словам матери, пенсия у старого вора была мизерная, наверное, он и жил по средствам, ему много не требовалось. Да и не пил он, что меня хоть и удивляло, но не так уж сильно.

Гости у него тоже были редкостью. Регулярно наведывался только один, молчаливый коротышка, не снимавший кепку даже в помещении, с глубоко посаженным глазками и колючим взглядом. Он приходил примерно раз в месяц, ни с кем не здороваясь, шмыгал в комнату Никодима, и так же незаметно выскальзывал обратно.

Многое, если не все, прояснилось перед новогодними праздниками, но лучше бы я и дальше оставался в неведении, чем узнать все вот таким способом.

Эх, Никодим… Хороший был мужик. Почему был? Потому что 23 декабря его не стало. Я-то в это время в училище грыз гранит музыкальной науки, а к Никодиму средь бела дня зашли трое, представившиеся его товарищами. Через полчаса покинули коммуналку, учтиво раскланявшись с вертевшейся на кухне нашей старушкой Прасковьей Степановной, причем хозяин комнатушки почему-то провожать их не вышел. Не казал носа он из своей комнаты весь день, и два следующих, а на третий обитатели коммуналки почувствовали неприятный запах. Стали искать источник. Так и допетрили, что запашок пробивается из жилища Никодима. Дверь оказалась незапертой. Зашли, и обнаружили, что в комнате все вверх дном, а авторитетный вор лежит на полу без признаков жизни. Да и трудно быть живым, когда – опять же по словам соседей – на теле нет живого места, да еще и кляп во рту, чтобы, вероятно, человек под пытками издавал поменьше звуков. А судя по фиолетовой полосе на шее, Никодима задушили удавкой. Да, непростые оказались визитеры…

Ну понятно – милиция, судмедэксперты, кипеж поднялся, нашлась даже какая-то дальняя московская родственница, которая вроде бы приехала в морг за телом… Я как-никак сподобился прийти на скромные похороны. Все ж таки был человеку при жизни обязан. Провожали старика в последний путь немногие. Среди тех, кто пришел отдать последний долг, были явно несколько человек, имеющих отношение к криминалу, о чем свидетельствовали наколки и характерное поведение. Ничего удивительного, может быть, он с кем-то из них когда-то чалился в зоне.

А вскоре по коммуналке поползли слухи, что Никодим-то, оказывается, был не простым авторитетом, а держателем общака, кассиром. И вот этот самый общак его «гости» и искали, потому и следы пыток на теле несчастного вора. А нашли или нет – это совсем другой вопрос. Во всяком случае, после кончины Никодима в его комнате шарили и опера с криминалистами, и позже, игнорируя опечатанную дверь, внаглую вломились какие-то дядьки, при виде которых все шустро попрятались по своим комнатам. Я опять проглядел этот момент, почему-то все самое интересное происходило в мое отсутствие.

Как бы там ни было, в конце января 1962 года в комнату Никодима заселилась молодая комсомольская чета – Олег и Валя. Выяснилось, что они последние два года работали на целине, там же и познакомились. Валя была москвичкой, а Олег пермяком, а учитывая, что квартирка у родителей девушки больше была похожа на скворечник, они с радостью воспользовались предложением заселиться в коммуналку, и смерть предыдущего владельца ребят отнюдь не смутила.