— Да, об этом там тоже написано, — вспоминает Лева, — после Проведения Границы по обе ее стороны установилась жестокая система подавления. В результате у мертвых к власти стали приходить такие, как отец Майка…
— …а у нас — такие, как Рыба, — смеется Ника.
— Примерно так, — кивает Лева, — короче, если снова сделать Границу прозрачной, то в течение нескольких лет оба мира изменятся и снова установится равновесие и гармония.
— По правде сказать, — говорит Марина, — меня несколько пугает такая перспектива. Мне кажется, с Границей жизнь как-то безопасней…
— А что граница? — говорит Лева. — Мой папа говорит, что для науки нет границ, она одна и та же, что тут, что в Заграничье.
— Так то для науки, — отвечает Марина.
— Ладно, хватит спорить, — подает голос молчавший до того Гоша, — в любом случае у них ничего не вышло. Граница как была, так и осталась. И лично я не собираюсь ее разрушать прямо сейчас: я бы сначала нашел маму, а потом уже разбирался с Границей и этими бифуркационными точками.
— Без бифуркационных точек нам не обойтись, — говорит Лева, — твоя мама должна быть где-то там, в этих областях нестабильности. Неудивительно, что ее не могут засечь ни живые, ни мертвые. Туда, наверное, вообще никакой сигнал не проходит.
— И что мы будем делать? — спрашивает Ника.
— Поедем на Белое море, — говорит Марина, — искать эти бифуркационные точки. Вместе с Зиночкой и ДэДэ.
И она корчит недовольную рожу. Лева смеется.
— Ну поедем мы на Белое море… даже если мы найдем эти самые точки — у нас же нет ни оборудования, ни опыта, — говорит Ника, — мы даже не понимаем, как мы можем проходить Границу в тех местах, где может быть Гошина мама.
— Нам нужен эксперт, — говорит Марина, — кто-нибудь, кто хорошо понимает про мертвых и живых.
— Твой папа? — предлагает Лева.
— Забудь, — отвечает Марина, — и про моего папу, и про Гошиного. И про своих родителей тоже забудь, и про Павла Васильевича с Зиночкой. Взрослым нельзя доверять — они слишком напуганы. Если мы хотим спасти Гошину маму, мы должны действовать сами.
«Как это у нее получается? — думает Ника. — Как это Марина умеет так легко говорить „мы должны действовать сами“! Как мне все-таки повезло, что у меня такие друзья».
— Я знаю одну девочку, — говорит Ника, — которая, наверное, понимает в этих делах больше нас. Она старше меня на пару лет, но, наверное, все равно еще не слишком взрослая, ведь так?
— На пару лет старше — годится, — кивает Марина, — а что это за девочка?
— Из моей старой школы, — говорит Ника, — ее зовут Аннабель. То есть в журнале у нее какое-то другое имя, но на него она не отзывается. Два года назад она была самая крутая смертница во всем центре.
Крутая смертница. Да уж, после того, что рассказал Лева, не так уж круто быть смертницей.
Как же все-таки Гоше повезло с мамой.
— Смертница? — переспрашивает Гоша.
— Ну да, — кивает Ника, — да ты же ее знаешь: помнишь, когда вы с Вадиком дрались, она как раз проходила мимо?
— Я просто не знал, что ее зовут Аннабель, — отвечает Гоша, — и, сдается, она не захочет иметь дела со мной.
Ника не была здесь почти два года. Ей казалось — она давно обо всем забыла, но нет — ноги сами находят дорогу, а сердце отзывается на каждый поворот, на каждый шаг.
Этой дорогой Ника шла в первый класс — с мамой и папой. Белый фартук, туго заплетенные косички. Вот здесь первые полгода мама встречала ее — потом она уже ходила из школы сама. Промокшая от дождя куртка, вечно мерзнущие руки. А вот здесь, однажды в субботу, ее встретил папа — нежданно-негаданно, без предупреждения, шел из магазина и решил встретить Нику.
Мамы и папы давно уже нет — и все эти месяцы только косички оставались теми же: туго заплетенными, торчащими над головой, словно антенны.
С первого класса — и до сегодняшнего дня.
Теперь Ника идет той же дорогой. Впервые ее волосы убраны в «конский хвост». Никаких косичек.
Она так и подумала утром — надо прийти в старую школу новой. Такой, чтобы никто не узнал ту Нику, какой она была когда-то.
Почему-то при этом Ника все время думала о Гошиной маме. Ну да, у нее была такая же прическа. Взрослая прическа, которую носят женщины, способные разрушить Границу.
Ника идет знакомой дорогой — той, по которой ходила с мамой и папой. Идет со своими тремя друзьями. Тремя новыми друзьями, ни один из которых никогда даже не видел ее родителей.
— А если Аннабель не будет в школе? — спрашивает Гоша.
— Значит, придем в другой раз, — отвечает Ника, но сама думает: хорошо бы все получилось прямо сегодня. Ей совсем не хочется снова и снова возвращаться сюда.
— А она тебя помнит? — снова спрашивает Гоша.
— Нет, — отвечает Ника, — но я ее помню. Я к ней подойду и поговорю, не прогонит же она меня?
Когда родители стали мертвыми, Ника еще несколько месяцев проучилась в этой школе. Именно тогда она заметила Аннабель: смертники только появились, газеты еще не писали о них фельетонов, и прохожие, оборачиваясь на девочку в черной с серебром куртке, даже не знали что и думать.
Весной после гибели родителей, теплым апрельским днем Ника увидела в дальнем углу школьного двора Аннабель и еще двух девочек-смертниц. Все трое курили — для этого и вышли во двор. Ника подошла поближе и прислушалась.
— Смерть, — говорила Аннабель, — это то, что нас объединяет. Как бы мы ни жили, в конце концов мы уйдем. Так почему же люди боятся смерти?
— После смерти мы становимся мертвыми, — сказала одна девочка.
— Правильно, — кивнула Аннабель и в этот момент стала похожа на учительницу, похвалившую прилежного ученика, — да, мы боимся стать мертвыми. И значит, чтобы избавиться от страха смерти, нам надо стать мертвыми прямо сейчас!
— Покончить с собой? — спросила другая девочка.
— Можно, но необязательно, — ответила Аннабель, — надо просто вести себя как будто ты — мертвая. Чувствовать как будто ты — мертвая. Ощущать мир как мертвая. Вот что я имею в виду!
Ника запомнила эти слова. Ее мама и папа только что стали мертвыми — почему бы не стать мертвой и ей? Она стала пытаться представить себе, как видят мир мертвые, как они воспринимают живых — но почему-то у нее никак не получалось жить вызывающе и ярко, как Аннабель. Вместо того чтобы шокировать прохожих черной с серебром одеждой и высокими ботинками (на которые все равно не было денег), Ника часами сидела, глядя в одну точку и кусая пальцы. И к концу третьего часа она чувствовала себя еще более мертвой, чем вначале.
