– Весело, блин, у них!
Великан понял. Обиженный, полный укоризны взгляд, глубокий вздох. Ручища указала на карту, затем ладонь международным жестом ткнулась в жилистое горло.
Ребром.
– Достали, значит, – сообщил переводчик-любитель. – До горлянки дошло.
Кинг-Конг, кивнув, устремил ручищу в темнеющее небо – в зенит.
– Ого-о! – с пониманием протянул старший патруля. – Это, значит, на областном уровне, не ниже. Гражданка… Гражданка, город-то как называется? Надеюсь, не в нашей области?
Брюнетка замялась с ответом. Когда же открыла рот, собравшимся стало не до географии. Великан вскочил, с чудовищной ловкостью подхватил дубину…
…Прыгнул – бросил огромную свою тушу – на толпу.
– Ой-й-й-й-й!.. Йо-о-о-о-о!..
Исчез.
– Свят Саваоф, свят Саваоф, свят Саваоф!.. – с явным опозданием зачастила старушка-нищенка, подошедшая с троллейбусной остановки. – Свят, свят, свят…
– Пошел мочить, – без сантиментов констатировал молодой человек.
И завел дурным голосом:
Кишки на проводах – какое чудо!
Кишки на проводах я не забуду…
– Р-расходимся, граждане! – овладел ситуацией служивый. – Расходимся! Не будем нарушать!
Потом, чуть подумав, изменил прием:
– А свидетелей прошу ко мне! Проедем, значит, в отделение. Не волнуйтесь, ненадолго, к послезавтрему дома будете. Прошу, граждане, прошу! Первый кто?
Полюбовавшись опустевшей аллеей, он с удовлетворением хмыкнул и направился к подчиненным, успевшим придержать троих – тех, что стояли ближе к карте. Брюнетку с носиком зацепили первой.
Милиционер служебно улыбнулся:
– Все в порядке, граждане. Насчет послезавтра я шутканул. Но проехать все же придется. На предмет составления…
– Не придется, – перебил парень в сером костюме, заступая путь. – Со свидетелями будем работать мы. Свободны, сержант!
Как и во всех предыдущих случаях, начальственный рот начал раскрываться на штатную ширину приклада. На этот раз обошлось без «корочек» в сафьяне. Парень лишь отмахнулся:
– Идите!
Пошли…
– …пожалуй, все, – резюмировала брюнетка, перечитывая протокол. – Больше ничего и не вспомню. Только вот, товарищи… То есть, граждане… господа…
– Как угодно, – без улыбки перебил парень в сером. – Вас что-то смущает?
– Название города! Я хорошо знаю иврит, но… Не может ведь город называться Погружение?
Ее собеседник сложил листы протокола. Кивнул сочувственно:
– Понимаю. Могу успокоить – иврит вы действительно знаете. Но Тору, рискну предположить, давно не брали в руки. Город под названием Погружение истории неизвестен. А вот Гоморра – иное дело.
20:29
…И шестихренов серафим…
– Кнао-кнао-кнао-кнао, – бормотал широкоплечий румяный бородач. Он сноровисто открывал бутылку, дабы разлить ея содержимое в классические «мухинские» стаканы. – Кнао-кнао… кнао-кнао-кнао… Окна! Да, именно окна!
Столь внезапный финал ничуть не смутил второго – худого, безбородого, лысого. Во-первых, привык. Во-вторых, не слишком и прислушивался. Больше смотрел – дабы не расплескалось и было правильно но́лито. Но бородатый дело свое знал. Опыт в три десятилетия чего-нибудь да стоит.
– Ок-на! Всенепременно окна! Окна-окнао-кнао-кнао…
Полутемная мастерская – бывший кирпичный гараж. Здесь в давние годы стояла «Победа», принадлежавшая дедушке бородача. Два рассохшихся кухонных стула самого подозрительного вида. Уж не с помойки ли? Табурет застелен рекламными проспектами, пустая бутылка…
…Высушенные емкости здесь не убирали из принципа. Считали это гнусной «ментовской» привычкой.
Благородные «мухинские» стаканы. Распечатанная пластиковая коробочка с плавленым сыром Viola. Одноразовый нож, тоже из пластика.
– Ну, дюралюминь!
– Дюр-минь! Вздрогнули!
Два широко известных в узких кругах художника-концептуалиста занимались привычным и очень важным делом – потребляли вдохновиловку под плавленый сырок. К занятию этому оба пристрастились еще в годы давние, для многих почти былинные, обучаясь в стенах Художественно-промышленного института.
– Окна! И только окна! – бородач ударил донышком стакана о табурет. – Поможешь?
Лысый без всякой охоты кивнул. Помощь, как он уже знал, требовалась не моральная, не интеллектуальная, а самая что ни на есть прозаическая. Окна! Их требовалось погрузить, разгрузить… Чудо, что такое вообще позволили устроить, пусть не на площади, но совсем рядом, на площадке художников.
– Помогу. Не дядю Васю же подписывать…
Не хочется, но ведь друзья! Бородач был удачлив, при деньгах, да еще имел брата, советника главы областной администрации.
…Помянутые окна находились во дворе, на помойке. Соседи затеяли евроремонт и меняли старые деревянные рамы на металлопластику.
– И все-таки вульгарно, – заметил лысый, вертя мухинское изделие в руке. – Как правильно сказал Сол Ле-Витт, мы, концептуалисты, выметаем все лишнее из видеоряда, позволяя на пределе обманутого попсой зрения увидеть великое Ничто. Высокопарно, но по сути верно. А ты – окна!.. Если расставить эту рухлядь кругом, как ты хочешь, со стороны получится дачный участок. А ты посередине будешь вроде пугала – ворон гонять. Смеяться станут.
Бородач шумно вздохнул:
– А балконная дверь?! Это же самое главное: окна, вход – и тот, кто всем этим управляет. Да, вход! Сейчас у нас в городе кто-то открывает окна неведомо куда. И вот вокруг будут окна – и дверь, через которую зайдет Некто. А я буду в центре, на этом табурете – с клавиатурой.
Лысый с недоумением моргнул. Удачливый коллега снизошел до объяснений:
– В этом-то и идея. Я уверен, что всеми чудесами командуют изнутри. Не марсиане, не психи у адронного коллайдера. Вот я и буду олицетворять. Одежонку подходящую я уже подобрал.
Лысый пожевал губами, отвернулся. Идея ему самому очень нравилась. Сестра-зависть, проснувшись, тыкала острыми пальцами в ребра.
– Есть прокол, – рассудил он. – Балконная дверь – это правильно. Но если никто не войдет, не встанет на пороге, это будет вроде той пьесы у Ионеску. Там – стулья, у тебя – хлам. Плагиат – полный пессимизм без просвета.
– Хммм…
Бородач подпер подбородок крепкой дланью, насупился.
– Есть скульптура Ленина. Правда, без ноги, левой. Но…
Лысый кивнул, стараясь не встречаться с приятелем взглядом. Настроение сразу улучшилось.
– Нет, не годится! Вешалку поставить? Так я не Станиславский! Кто там должен появиться? Кто? Кто?!! Окна-окна-окна-окнао-кнао-кнао…
Лысый не выдержал – улыбнулся во все свои двенадцать уцелевших при трех мостах. Ему было хорошо. Потянуло на классику, на вечное. Сказать бы какую-нибудь гадость, душевную, искреннюю…
