Хэр Ройш не ответил. Два маленьких чёрных каминчика отражались в его глазах, с непристойной игривостью сыпля искорками.
Это ведь Плеть Хикеракли на мысль навёл — ну, когда на расстреле рассказывал, что нельзя ради малого идти против большого. И как Хикеракли сие подумал, так ему сделалось понятно то, что, может, не понял ещё и сам Революционный Комитет. Остановиться-то не получится. А почему не получится? А потому что вот эти вот два чёрных каминчика — очень они жадные. Они предела своего не поняли.
Вот есть, скажем, люди, для которых предел — это законы или там правила, но хэр Ройш их нарушил. Есть те, кому предел — семья, но хэр Ройш отца убил и мать запер. Какие-то нравственные ценности? Ну, тут он никогда не прикидывался.
Так где предел и с чего мы вообще взяли, что в границах Петерберга?
В гостиную наконец-то явились слуги — прикатили на колёсиках маленький столик, сервированный всяческой вкуснятиной, и Хикеракли временно отвлёкся.
— Помнишь, — прочавкал он, — мы когда-то с тобой говорили, когда ты дела свои карнальные обустраивал. О политике и вообще воззрениях. Вот, и ты мне, хэр Ройш, толковал — я точно помню! — что думать, мол, нужно с вечера, а то и с прошлого утра. Ну, значится, заранее думать, чего творишь и как это обернётся. И отсюда у меня вопросец: так ты подумал? Разобрал загодя, когда и на чём останавливаться?
— У меня сформулированы требования к Четвёртому Патриархату.
— И зачем тебе вся Росская Конфедерация? Нет, я понимаю, власть кипятит кровь, кровушку-то, да… Ну то есть не понимаю, но выучил уже, на Временный Расстрельный глядючи. Ну а дальше что? Поплывёшь завоёвывать Индокитай? Где он, где предел, как говорится, амбициям?
Хэр Ройш вдруг встал. Хикеракли аж поперхнулся — испугался, что их благородие изволило прогневиться, больно уж не в духе его были подобные высокие жесты. Но нет: хэр Ройш сцепил за спиной пальцы, и проявилось в нём неожиданное чувство, и было это чувство досадой.
— Люди, — изрёк он, — в массе своей очень глупы. Они задёшево продают металл Европам и задорого покупают там древесину, хотя могли бы обратиться к соседнему ызду. Они являются на приёмы с протеже, когда могли бы слегка изменить привычки и называть вещи своими именами. Они бездумно превозносят Пакт о неагрессии и не менее бездумно восторгаются расстрелами. Люди, Хикеракли, в массе своей жалкие создания, которых мало что интересует за пределами собственной плошки. Но и это не так отвратительно, как тот факт, что даже плошку они не могут себе обеспечить, а постоянно, бесконечно действуют собственным интересам во вред, верят в гадалок, заводят небезопасные любовные связи и засыпают с папиросой в руке. Я далеко не стар, но полагаю, что имею полное право экстраполировать: здравомыслящих и просвещённых людей очень мало. — Он качнулся с носков на пятки и обратно. — Я не Скопцов и не мистер Фрайд, я не хочу всеобщего блага. Я хочу лишь не видеть всеобщей тупости. И мне не придумать другого способа от неё спастись, кроме как взяв управление людьми в свои руки и устроив их жизнь так, чтобы она была хоть немного более осмысленной и рациональной. Искусственно выстроенными границами Петерберга это желание оканчиваться не может.
Хикеракли, чуть не выронивший изо рта отменный маринованный рыжик, поражённо зааплодировал. Речь сия пронзила самое его сердце. Речи хэра Ройша вообще имели такое свойство, больно уж редко он к ним прибегал.
— Ну так шёл бы в Четвёртый Патриархат, сидел там и обустраивал программу всеобщего образования, — несколько обескураженно выговорил Хикеракли. — У нас вон даже в Академию девок не пускают. Не знаешь, что делать, начни с баб! Я всегда так говорил.
— Четвёртый Патриархат — это апогей человеческой тупости, — раздражительно поджал губы хэр Ройш. — Медлительный, бесполезный, неэффективный. Сколько дней там уже Гныщевич, три? Не сомневаюсь, они ещё принимают решение и заседают заседание. А ему наверняка сказали, что порешат быстро, — он издал неприязненный смешок. — Не думаю, что мне было бы сложно в Четвёртый Патриархат попасть, и совершенно уверен, что если у меня и есть кошмар, его содержание является именно таким.
Хикеракли почесал в затылке. Ну а что ему ещё оставалось делать? Рассказать хэру Ройшу, что нет, не всё так с людьми плохо, а попадающаяся местами людская, о ужас, нецелесообразность — не такой уж туши свет? Да ведь не поймёт. Вот как Хляцкий бы не понял, зачем ему из города бежать.
Может, по такому поводу Хикеракли тоже встать в позу и возмутиться, что какие-то люди больно непонятливые, почему и необходимо срочно захватить над миром власть?
— Но ты прав, — медленно проговорил хэр Ройш и вздохнул. — Как ни прискорбно, ты опять прав. Я до сих пор не задумывался… Вернее, я задумывался, но не формулировал достаточно ясно. В самом деле, изменения, о которых я говорю, не могут быть мгновенными — они требуют времени и постепенности. Пожалуй, я захотел слишком многого и слишком быстро. Более того, пожалуй, нужно признать, что я и сам не вполне свободен от эмоций. — Он обернулся и растянул губы в неожиданно искренней улыбке. — Пожалуй, мне нужен человек вроде тебя, способный вернуть ускользнувшую трезвость мысли, поскольку впредь я не хотел бы её терять. Четвёртый Патриархат нельзя сместить усилиями одного ума. И поэтому, — он вдруг протянул руку, — я бы хотел, чтобы ты присутствовал на переговорах с представителями Четвёртого Патриархата. Если сумеешь воздержаться от избытка шутовства, само собой.
Хикеракли ошалело моргнул на узкую хэрройшеву ладонь. Нет, наверное, он и сам тоже непонятливый. Что это за логика такая? Поговорили по душам, становись теперь дипломатом? Если это такое спасибо — а это, конечно, такое спасибо, — то хэр Ройш всё же стукнутый. Вот ей-ей, другого слова не подберёшь. Человек из химических элементов, чей кошмар — оказаться членом Четвёртого Патриархата.
— Ты требуешь от меня, как говорится, невозможного, — буркнул он, пожимая руку. — Но хоть не во Временный Расстрельный зовёшь, и на том спасибо.
Вот они, издержки того, что все-то ему друзья. Друг Хикеракли, а давай вместе убивать людей, тебе понравится! Друг Хикеракли, а давай вместе искоренять людскую тупость, это так занятно! Друг Хикеракли, не изволите ли откушать плоти европейских младенцев? Что же вы молчите, друг Хикеракли?
Скажите, а честно ли пожимать протянутую руку и не припоминать то дельце, за которое эта рука так хотела бы ухватиться?
— Слушай, хэр мой Ройш, — опасливо поинтересовался Хикеракли, — а что, если б я сказал, что мне наверняка известно: взрыватель Алмазов из города сбежал, и известен человек, который это допустил?
