Геннадий Семенихин - Космонавты живут на Земле

— Что такое? — прислушался Мочалов. — На зайцев? Пожалуй, разрешу, Субботин, только для вас, разрешу охоту.

Андрей налил в стакан виноградного сока и блаженно улыбнулся:

— Только для вас... только для вас. "Для вас специально сады расцветут, только во Львове..." Знаете такую древнюю песенку?

— Такую многие из нас знают, — согласился Мочалов, — а вот другую, что во время войны в нашем штурмовом полку сложили, едва ли кто слышал.

— Спойте, товарищ генерал, — попросил Костров. — За чем же остановка?

Мочалов отрицательно покачал головой:

— Какой из меня солист. Все прекрасно знаете, что я из породы безголосых.

— Тогда прочитайте, а мы споем, — предложила Марина.

— Это можно.

Генерал чуть сдвинул над переносицей густые брови, мечтательно посмотрел в задубелое от мороза окно. Глаза его стали задумчивыми. Он видел сейчас вовсе не празднично накрытый стол, а то далекое, что никогда ему не давало почувствовать себя старым и всегда освежающим ветром врывалось в память. Он вспоминал душное от полыни и мяты поле фронтового аэродрома, всполохи огня в патрубках "илов", косяки боевых машин, исчезающих в небе.

— Это было подо Ржевом, в сорок втором. Летал я в ту пору на "илах". Как только их не звали: и "горбатыми", и "утюгами", и "черной смертью". Но машина эта действительно на совесть послужила фронту. Мы штурмовали Ржев перед наступлением наших войск и, надо сказать, несли большие потери. Зениток, "мессеров" и "эрликонов" там было — пруд пруди. И вот, чтобы развеять мрачное настроение у летунов, наши полковые остряки пародию сочинили на ту песенку о львовских садах. Прижилась пародия, во всех эскадрильях ее напевали. А слова, ребята, такие... Песня ведется от лица фашистов:

— Как видите, поэзии тут никакой, — несколько смущенно прокомментировал свою декламацию Мочалов, — но чувство, как говорится, есть. А главное — злая ирония.

Все молчали. Женя сосредоточенно рассматривала свои руки. У Марины шевелились пухлые губы, поросшие мальчишеским пушком. Космонавты не глядели друг на друга. Наконец Игорь Дремов не выдержал:

— Это же так интересно, Сергей Степанович! — черные большие глаза его засверкали, взволнованно вздрогнули крылья длинного с горбинкой носа. — Какие вы все-таки все замечательные... вы и ваши ровесники. Я часто думаю, что если бы не вы, то ничего бы сейчас не было. Ни новых городов, ни нейлона, ни первых полетов в космос и даже во всем сомневающихся мальчиков, вечно спорящих в кафе и ресторанах, не было бы!

— Да, — присоединился к нему Костров, — если бы этим мальчикам пришлось с оружием в руках стоять в сорок втором подо Ржевом, наша история не намного бы обогатилась.

— А ну их к лешему, — отмахнулся Локтев, — давайте, ребята, я шампанское открою.

— Не слишком ли ты разошелся, Олег? — покачала головой Марина. — Не у тебя ли в понедельник вестибулярные пробы?

— Ого! Да ты точнее моей жены считаешь выпитые рюмки, — засмеялся Локтев. — Пощади, Мариночка. Шестьдесят граммов крепкого и бокал шампанского — это же мелочь. А завтра еще и воскресенье. На лыжах походим, в шахматы поиграем, и никакой осциллограф не определит, что я в субботу у Алексея на новоселье был. Хозяин, можно пробкой в потолок салютовать?

— Определенно, — одобрил Алеша.

Веселье разрасталось, словно снежный ком, катящийся с горы. Вскоре стол отодвинули в сторону. Виталий Карпов включил принесенный кем-то проигрыватель. И в Алешиной квартире под звуки старинного вальса закружились пары. Локтев и Карпов, кружась, с притопами завертелись в соседней комнате. Костров, Ножиков и генерал Мочалов, отодвинув стулья к стене, чинно наблюдали за танцующими. Приятно было смотреть, как гибкий Андрей Субботин изящно водит чуть улыбающуюся Марину, а Игорь Дремов, сосредоточенный и весь какой-то нахохлившийся, сверкая белками черных глаз, кружится с Женей Светловой. Именно кружится, боясь сделать хоть одно неверное движение, только успевая за партнершей, такой легкой и искусной в танце: казалось, она почти не касается паркета.

— И по ковру скользит, плывет ее божественная ножка! — продекламировал Костров, нежно глядя на Женю.

— Что, что? — рассмеялась она. — Я не расслышала, Володя. Повторите. Горелов увидел ровную полоску молочно-белых ее зубов и добрые, совсем не капризные губы. Мелкие веснушки, покрывающие личико Жени, делали его еще более привлекательным.

"Если такая побывает в космосе, — внезапно подумал он, — ее портреты будут хватать парни всего мира. Всех кинозвезд забьет девчонка!"

Странная была эта Женя! Вроде и глаза совсем обычные, светло-серые, и зубы мелковатые, вовсе не такие, как у идеальной красавицы, и светлые волосы хоть и взбитые по моде, не так уж хороши цветом — льняные, и подбородок слишком узкий и острый... А вот вся она, со своей манерой сочетать быстрые и плавные движения, говорить то громко, то тихо, задумчиво, слушать всех и сразу всем отвечать с какой-то доброй смешинкой в глазах, была очень привлекательна, не схожа со многими.

Вальс окончился, и пары разошлись. Отвесив Жене низкий поклон, Дремов сделал утомленное лицо, достал платок.

— Ну, Женя, я от второго танца с вами отказываюсь.

— Вы меня, Игорь, этим не напугаете, — засмеялась она. — Меня, возможно, Алексей Павлович пригласит на следующий.

— С удовольствием, Женя, — с готовностью отозвался Горелов.

Пластинку сменили, и снова закружились пары. Но это был уже другой танец, более медленный и плавный. Генерал Мочалов пригласил Марину и танцевал с ней очень скованно, далеко от нее отстраняясь, словно опасаясь прикоснуться к туго облегающей ее грудь розовой кофте. Девушку смешила эта подчеркнутая корректность. Алексей танцевал с Женей неуверенно. Неожиданно он заметил, что она стала тихой и вялой, будто весь свой задор выплеснула в предыдущем танце. "Или ей со мной очень скучно, или устала..." — решил Горелов. После танца он ей поклонился, Женя сухо сказала "спасибо" и отошла. Шел уже двенадцатый час. Генерал пошептался с Костровым, и тот, словно заправский массовик, трижды хлопнул в ладони.