— Всё в порядке? — спросил Эдвард, коротко кивая. Старик поманил его. Эдвард старался оставаться вне зоны поражения застарелым едким запахом, исходящим от старика, но тот подозвал его ближе. — Что такое? — спросил он, удивляясь тому, что кто-то до сих пор еще осмеливался спать на улицах города. Старик отодвинул верхушку спального мешка, как будто стыдливо демонстрируя свое сокровище, и позволил ему взглянуть на то, что оказалось сотней, или около того, безволосых крысят, которые возились у него на голом животе, как личинки, — розовые и слепые.
«Наверное, только так и можно сейчас выжить на улицах, — подумал Эдвард, раздираемый отвращением, — надо занять их сторону». Ему стало интересно, не был ли старик теперь почетным представителем их рода-племени, работая нянькой их детенышей, — может быть, именно поэтому его не тронули, хотя, скорее всего, правда была проще: крысы чувствовали степень безопасности окружающего посредством резонанса, проходившего через тела. Их пространственное восприятие было чрезвычайно тонко настроено на ширину лазов, на щели в стенах, на пугливых людей, которые с поспешностью бросались прочь. Джилл могла запаниковать до такой степени, что решила бежать, но она была слаба, и не убежала бы далеко. Она должна была остановиться где-нибудь, чтобы отдышаться, но где?
Он всмотрелся в темную площадь. Поднявшийся ветер пошевелил верхушки платанов, извечные басы, исходившие от транспорта, сменились на естественный природный ропот. Это был единственный звук, который слышал Эдвард. Над магазинчиком на углу светила вывеска. Скособочившись на подоконнике, два индийских ребенка таращились вниз на площадь, их распухшие глаза были почти закрыты из-за крысиных укусов.
Он вернулся к церкви, протиснулся сквозь ряды раздраженных прихожан и стал смотреть на Мэтью, стоявшего на слабо освещенном амвоне.
— Потому что это не конец, а начало, — сказал Мэтью, который явно читал старую добрую проповедь об огне и очищении. — Те, кого Господь избрал для сохранения доброго здравия, будут способны переделать землю по Его мысли. — Именно такого типа лекции Эдвард выслушивал, будучи ребенком; он никогда не концентрировался на обещаниях, приправленных помпезной риторикой, но всегда ощущал исходящую от них смутную угрозу. — Каждый из нас должен принести жертву, без которой невозможно признать Царство Небесное, и тот, кто не склонил свое сердце перед Божьей Матерью, будет оставлен вне церкви, ему будет отказано в возможности преображения.
Эдварду казалось, что прихожанам требуется точное перечисление правил, необходимых для спасения; отчаянные времена заставили их поверить, что истовые братья наконец-то определят эти правила. Он тихо пробрался к неохраняемой двери в деревянную коробку и вошел, закрывшись изнутри.
Клаустрофобия возникла немедленно. Запертая комната, охраняемая снаружи. Куда, черт возьми, она делась? Он сидел на матрасе, бесцельно постукивая ногой по ковру, и слушал приглушенный звук молитвы за стеной. В комнату проникал сквозняк, но он тянулся не из двери. Он опустил руку вниз, в темноту, и почувствовал, как холод уколол пальцы. Сначала ему не удалось увидеть угол люка, но, направив свет фонарика более точно, он понял, на что именно смотрит: это была секция покрытия пола, где-то три на два фута, выпиленная в деревянном полу рядом с кроватью. Пол был сделан из фанеры, и поднять его было просто. Люк закрывал винтовую лестницу, колодцем уходящую в склеп. Под его ногами спиралью уходили вниз выкрашенные черной краской викторианские металлические перила. А снаружи Мэтью наставлял людей в вере, но это было больше похоже на лозунги во время какого-нибудь митинга.
Эдвард опустил фонарик и вступил на треугольные узорчатые ступени. Было совершенно ясно, что Джилл держали в деревянной комнате против ее воли, но как она могла обнаружить лестницу, ведущую в помещение, находившееся под ее тюрьмой? Возможно, о ее существовании было известно всем, но никому не пришло в голову, что Джилл сможет до нее добраться. Температура воздуха начала резко падать… может быть, дело было именно в этом — она думала, что микробы не смогут выжить в таком холодном окружении?
Он спустился вниз. Фонарик высветил неверный полумесяц света — камни пола были по щиколотку залиты ледяной водой. Впереди был виден ряд каменных арок, которые вели через склеп в виде туннеля. Он побрел по воде вперед и обнаружил себя под заключенным в ребра стен основным помещением церкви. Всплеск воды прозвучал в безмолвном склепе, как удар.
Он стоял, не двигаясь, с коченеющими ногами, изо рта его вырывался пар, — и ждал, когда успокоится рябь на воде. Что-то было не так. Джиллиан могла выжить из ума, но она, наверняка, не отважилась бы спуститься сюда одна. Она знала, что крысы хорошо плавают. Это было невозможно. Что-то было не так.
Над его головой в церкви зазвонил колокол — надтреснуто и плоско. Поведение прихожан немедленно изменилось: не боясь синяков, они попадали на колени, вперившись взглядами в драную алую перегородку за алтарем, которая закрывала места для хора. Деймон и Мэтью снова появились — уже в ярко-белых стихарях — и принялись отодвигать экран, закрывающий клирос; паства зашептала в предвкушении. Помост, который обнаружился за пологом, был выстелен сияющей золотой парчой, обнаруженной в рулонах в магазине, торгующем сари на Брик-Лейн. На помосте стояла помещенная в раку фигура — как издевательство над католическими статуями — обнаженная плоть ее матово блестела от талька, которым она была покрыта до такой степени, что напоминала старый алебастр. Ноги ее были оплетены пластиковым вьюнком.
Колеса деревянного помоста скрипнули, когда Деймон и Мэтью подтолкнули шаткий настил к алтарю. Голоса в толпе льстиво зашелестели. Фигура на помосте изгибалась в истерическом экстазе, она стояла возле раскрашенного дерева — колени вместе, ладони вывернуты, в правой руке — одинокий стебель розы, на макушке выбритой головы — корона из увядших роз, глаза закатились, взгляд устремлен к невидимым Небесам. Джиллиан больше не слышала звуков отчаянной экзальтации, издаваемых ее поклонниками, она существовала в каком-то высшем месте — сосуд благочестия ее братьев, плывущий высоко над грязной испоганенной землей — в обители такой красоты и чистоты, где ничто грязное или тлетворное больше не могло коснуться ее.
Эдвард посмотрел вверх. Где-то над ним по-прежнему звонил колокол — на одной и той же тупой ноте, которая повторялась снова и снова. Он наклонил голову к столбам, поддерживающим свод, и прислушался. Сначала деревья, потом церковный колокол, и теперь этот, как будто забытый, ход природы заявлял о себе. И он услышал его снова — звук, который научился узнавать и бояться, становившийся все отчетливей и возраставший вокруг него. Подняв фонарик, он увидел, как они карабкаются по тонкой зеленой нейлоновой сетке, протянутой под потолком подвала — тысячи, намного больше, чем он когда-либо видел вместе в одном месте, — черные крысы, довольно маленькие, их тела передвигались горизонтально, почти комически, когда они оценивали и взвешивали расстояния.
