— Благополучно ли вы доехали? — спросил Богдан, когда гости расселись и чашки перед ними оказались полны. Начав обыденную беседу хозяина с гостями, он надеялся хоть немного успокоить обоих, помочь им перейти к делу: видно было, что Антон Иванович просто не знает, с чего начать.
— Да, вполне, — мрачно ответил Чу, держа чашку обеими ладонями. Густая, ароматная коричневая жидкость в чашке шла мелкими круговыми волнами. («Руки дрожат», — понял Богдан.) — Светофоры нам благоприятствовали.
Богдан решил не тянуть.
— Что же в таком случае так вас взволновало? — спросил он.
Хладнокровный Сыма коротко покосился на Жанну. Богдан понял и чуть распрямился в кресле.
— Жанночка… — сказал он с улыбкой.
— Да-да, — ответила она и тоже приветливо улыбнулась гостям. — Простите, драгоценные преждерожденные, я вас оставлю. — И встала. — У меня еще столько дел по хозяйству… Я такая нерадивая, ночь на дворе, а я не успела полить цветы и пришить мужу пуговицу.
Выйдя из гостиной, она плотно, тщательно притворила дверь за собой.
Чу, невольно проводив молодицу глазами, едва только дверь закрылась, кинул папку на стол и открыл.
— Полюбуйтесь, — негромко сказал он.
Это были четыре большие фотографии. Сразу не очень понятно было, что они изображают. Какие-то пятна с едва заметными прожилками или точками посредине… Почти одинаковые.
— Погодите… — пробормотал Богдан, присматриваясь.
Это были фотографии человеческого тела очень крупным планом. Похоже, первые две изображали левую и правую стороны груди человека. Мужчины, это наверняка. А вторые две — затылок и шею, тоже слева и справа.
— Что это?
— Это боярин ад-Дин, — ответил Сыма.
— Не понял.
— Эти фотографии входят в полный комплект документов, относящихся до текущего состояния боярина, — бесстрастно заговорил Рудольф Глебович. — Я, честно говоря, большого значения им не придал… Да и как было придать — легкие, уже почти зажившие кровоподтеки по обеим сторонам груди и по обеим сторонам подзатылочной части шеи. По сравнению с тем, что происходило с боярином… Порядка для мне сделали, разумеется, и эти фото — поскольку описание состояния делалось полное.
— И что вас тут… зацепило? Мало ли где мог человек ушибиться… тем более, что, как вы говорите сами, синяки уже давнишние и, стало быть, с последними событиями никак не связаны.
— По всему выходит, что так, — нервно вставил Чу. — А, может, и не так.
— Поясните вашу мысль, преждерожденный, — попросил Богдан.
— Сначала закончу я, если позволите, прер еч, — сказал Сыма.
— Да, разумеется, — сказал Богдан. — Простите.
— Мне покою не давало то, что у столь уважаемого, степенного и, насколько нам удалось выяснить, далекого от буйных телесных забав человека, каким был прер ад-Дин, обнаружилось на теле целых четыре синяка. Вот здесь, — лекарь большими пальцами рук показал себе на грудь, где-то под правой и левой ключицами, — и вот здесь, — заведя руки за спину, он коснулся шеи по обе стороны от ложбинки под затылком. Богдан моргнул: где-то совсем недавно он слышал рассказ о синяках на груди. — Причем именно давних, — продолжал лекарь, — почти уже рассосавшихся, то есть не связанных с его нынешним печальным состоянием и членоповреждениями, каковые он в этом помраченном состоянии действительно легко мог бы получить. Я человек дотошный…
— Знаю, — кивнул Богдан. И тут вспомнил: опять Елюй!
Ведь это Баг говорил ему о синячищах на груди сюцая!
— Я сделал, в частности, увеличенные снимки этих образований. Они перед вами. Вы ничего странного не замечаете?
— Для меня тут все странно.
Сыма длинным ногтем мизинца коснулся крапинок посреди одного из синяков.
— Видите? То ли царапинка, то ли… укус.
— Укус?
— От укусов, например, насекомых, особенно если у человека есть предрасположенность, могут возникать серьезные и долго держащиеся припухлости и отеки. Первые слепни подчас кусают так, что синий бугор на коже держится пару седмиц. Вот и тут… Но я не мог понять, чей это укус. И я не мог понять, каким это образом насекомые, или кто бы то ни было, научились кусать так… неестественно.
— Что значит — неестественно?
— То, что два пятна на груди расположены совершенно симметрично. И два пятна на затылке — тоже.
Повисла тягостная пауза. Богдан не мог понять, к чему клонит Сыма.
— Сегодня вечером, в восемь, если быть точным, я зашел посоветоваться к ечу Чу. Я ведь всего лишь лекарь, а он — обдумыватель и следознатец. Я показал ему эти фотографии.
— А я сказал, что не имею ни малейшего представления, чьи это могли быть зубки. Следы уже почти зажили, и прикус, если это прикус, не виден целиком. Да и форма… размер… ничего не приходило в голову. Для насекомого — крупно, для грызуна — мелко и форма не та, овальная, а не продольная… А потом… потом я вспомнил про вашу розовую пиявку.
«О Господи!» — подумал Богдан; еще ничего не было толком сказано, но он чутьем ощущал, куда клонится дело, и ему сделалось совсем не по себе от тревоги и смутного, нехорошего предчувствия.
— Уверенности у меня нет и по сей миг, — продолжал научник. — Но… — Он вдруг вспомнил о своем кофее и механически сделал несколько больших глотков. — След действительно уже, в сущности, пропал, остались отдельные участки… Но если по ним пытаться восстановить форму прикуса — это как раз могла бы быть пиявка невероятных размеров. Такая, что вы принесли… так и не сказав мне, откуда она у вас взялась, между прочим…
— Вы проверили? — затаив дыхание, спросил Богдан.
Антон Иванович судорожно вздохнул и со стуком поставил пустую чашку на блюдце. Сыма вновь взялся за волоски бороды.
— Попытались, — отрывисто отвечал Чу. Нагнулся к своей сумке, неловко раздернул молнию и достал пластиковую банку с крышкой и ручкой, которую несколько часов назад вручили ему Баг и Богдан. Сначала Богдану показалось, что банка пуста. В ней не было даже воды.
Потом он увидел, что по дну расплывается тонкий слой почти прозрачной, отвратительной на вид слизи.
Чу водрузил банку прямо на стол. Прямо подле своей чашки. Богдана слегка затошнило.
— Вы помните, я сразу предположил, что это ни много ни мало — неизвестный науке вид. Ошеломляющий размер… цвет… Мы с прером Сыма сперва просто осмотрели ее — и, в общем, убедились, что она могла оставить на коже человека те самые следы, остатки которых мы наблюдаем на фотографиях. Просто по размеру. Но затем мы попытались тщательно исследовать ротовую полость пиявки… — Богдан заметил, что руки у Антона Ивановича опять задрожали. Чу помолчал, нервно пожевал губами. — Словом, так. Первая же попытка прикоснуться к телу животного инструментами и взять крохотный образец ткани — привела к полному саморазрушению пиявки. Она немедленно обернулась комом бесструктурной массы. Вот, вы видите ее перед собой. Эта слизь — все, что осталось.
