— Мать ее в горы услала — сразу же, как только общевойсковики подошли, понял?
— Ясно. И где она теперь?
— «Где»! — насмешливо повторил Вигр.
Они помолчали. И снова именно Вигр прервал тишину:
— Зачем она меня искала, соображаешь?
— Нет.
И тут сержант впервые замялся:
— Ну, в общем, она сказала, что у нас будет… будет…
— Ребенок? — тихо ахнул Скадли, догадавшись.
Вигр не ответил, но это, собственно, и был ответ.
— Л-ладно. — Скадли подавил дрожь в губах. — У меня к тебе предложение.
— Какое?
И снова в глазах темное пламя надежды.
— Нет, ты не думай… Я тебя не отпускаю. Точнее, не совсем. Сейчас ты уходишь и сам являешься в штаб. И сам все рассказываешь. Как ее зовут, Виг?
Тот молчал.
— Ну ладно, не хочешь — не надо. Так она где сейчас?
— Я же сказал — «где»! Я ее к дяде отправил… — он прикусил язык.
— Объяснишь все. Там люди знающие и зря не карают.
— Сам, не сам… Какая разница?
— Для тебя — большая. Одно дело, если я тебя доставлю под конвоем, и совсем другое — если ты явишься добровольно после того, как мог бежать. Особенно если ты расскажешь им как девушку найти и она подтвердит…
Вигр дернулся.
— Я же сказал: не хочешь — не надо. Но я тебе это, так сказать, настоятельно рекомендую.
— А ты как же? Как ты меня упустил, тебя же самого…
— Это уж не твоя забота. Отягчающих обстоятельств не будет — ведь ты же с повинной придешь. Наш отряд возьмет тебя на поруки, а тогда уж и целитель… — Он осторожно прикоснулся к располосованному уху и услышал, как Вигр затаил дыхание. — Ты еще завидным женихом будешь. Ну ладно, ладно, не сердись.
Вигр вдруг как-то непонятно глянул на него:
— А ты, часом, не задумал… Тогда стреляй в грудь, я не побегу.
— Что?!
— Что слышал. Валяй, действуй, будущий друг-сержант. Заодно и Старшего порадуешь — думаешь, он случайно именно тебя отправил? Или вы вообще заранее договорились?! Ну, давай — «три при»: «при исполнении», «при неповиновении» и «при попытке к бегству».
Скадли понял. Во время их беседы он так подчеркнуто сдвинул лук-баллисту за спину, настолько старательно не прикасался к нему, что Вигр именно по этой причине ждал стрелы в спину.
— Ты, сука, семь раз об стенку!.. — и он с такой яростью швырнул оружие, что загудела лопнувшая тетива.
Рука его метнулась вперед, Вигр отбил удар и в следующее мгновенье уже лежал, распластавшись на камнях. Дог, стоя лапами у него на груди, издавал утробное рычание.
— Лакхи, назад! Назад, падаль! Назад, хорошая собака, хорошая. Хорошая, отлично службу знаешь…
Все еще не поднимаясь, Вигр в первый раз улыбнулся:
— И все-таки — как я от тебя уйду?
Скадли улыбнулся в ответ:
— Ты же наш лучший скалолаз, несмотря на руку. Видишь, обрыв крутой, скала — вон, видишь? Проходя мимо, ты бросил в меня камнем и вспрыгнул во-он туда. Дог не достал.
— Смотри, орденоносец… рискуешь.
— Ладно, ладно — уж рискнуть я для тебя могу. Пошел! — и он пихнул однокурсника между лопаток. — Пошел, я тебе говорю! Не оглядывайся!
Вигр все же оглянулся. Скадли махнул ему рукой: уходи! Темнота ответила легким шорохом, звук осыпи — все. Вигр исчез.
Некоторое время Скадли стоял, успокаивая дыхание. Потом выбрал подходящий камень и с рассчитанной силой, чтобы не убить и не искалечить, ударил себя в лицо…
Лакхаараа вопросительно смотрел на него. При ударе он взвизгнул, словно от боли, и подскочил к своему ведущему.
…Когда курсант с огромной шишкой на лбу явился в Штаб и рассказал в высшей степени неправдоподобную историю, его не арестовали сразу — это было невозможно в присутствии дога. Ночью никто не стал посылать в боевое охранение, чтобы оттуда пришли за псом, и Скадли до утра просидел на каких-то досках напротив входа. Было холодно. Он прижался к Лакхаараа и время от времени задремывал.
Он ждал Вигра всю ночь. И еще много ночей и дней, пока шло следствие, он все ждал, что его друг придет.
О Создатель этого мира! О Великий! Каково наказание собаке, которая украдет кусок мяса?
И сказал Ахура Мазда: «Если она совершит кражу впервые, о Заратуштра, пусть ей отрубят левую переднюю лапу».
Сперва мне подводят обвинение в небрежном конвоировании. Расследующие, думаю, с самого начала понимают, что этот случай похож на небрежное конвоирование, как две капли воды на кусок дерьма: при побеге-то бьют собаку, а не конвойного. Но ведь не мог же я ему, подонку, Лакхи под удар подставить — тут бы ему и конец (это бы и к лучшему!). И сам я его ударить не мог — он бы мне никогда не простил. Это они то ли сами меня так спасают, то ли сверху приказ пришел. Ну, понятно — никому не хочется иметь за сутки два предательства, и одного-то много.
Такая постановка ничего особо страшного мне не сулит, тем более, если учесть, что мой отряд сейчас наверняка шлет во все заведения на меня самые лучшие характеристики. Почти наверняка отдадут на поруки. И его бы отдали — если бы он сделал так, как было договорено.
(Ах какая сволочь, правильно он тогда рассчитал, что я его буду убивать своими руками, не доверю псу! То есть это я сейчас готов, а тогда я дурак еще был вислоухий.)
Но я себе легкой кары не хочу и все подробно описываю в рапорте. Тогда Старший из Расследующих вызывает меня к себе, при мне жжет мои показания и предлагает хорошенько подумать. Я думаю больше суток, потом составляю повторный рапорт.
Ну, тут уже они отступают, дело закручивается совсем-совсем в другую сторону, и мне светит трибунал — причем даже не простой, а ускоренный. Чего я и добиваюсь. Лучше всего, если на заседание пригласят весь курс или хотя бы мой отряд — бывший мой. Я знаю, так делают. Чтобы все знали, что и как и не распространяли дурацких слухов. Но меня передают в другое ведомство, и там начинаются такие дела, что я чуть было не жалею о своем выборе. Вздор, вздор, об этом жалеть нельзя, я хоть так обязан выплатить долг. Только поэтому я и жив еще — не разбил голову о стенку, не бросился на стражников. У нас подготовка лучше, так что я бы даже сейчас смог одному-двум до мяса добраться — а там они своих псов не сдержат, да и сами не сдержатся.
Но все-таки у меня в голове что-то перемешалось, и я ничего не понимаю. Я же с самого начала все рассказал, чего же они еще добиваются?! И зачем… Ладно. Что знаю — умолчу. Ни к чему из-за нескольких мерзавцев бросать тень на всех.
Вдруг утром за мной приходят и ведут куда-то. Не на второй этаж, где обычно происходят допросы, а по лестнице вниз. Сначала я думал, что уже (как же без суда-то? Ну, без суда — ладно, но почему даже приговор не зачитали?!), но мне какой-то розовой дрянью закрашивают синяки, дают переодеться и выводят с черного хода к закрытой рессорной повозке мамочка, это к кому же?! Всю дорогу гадаю, бормочу что-то (сопровождающие смотрят настороженно). Ну, чего вы хотите — двадцать девять дней в одиночке. Дни я точно считал — это чуть ли не единственное, что мне оставалось.
