Лев Аскеров - Приговоренные

«Громкая фамилия. С претензией», — подумал тогда Строптивый, но не придал этому значения. Все отодвинула на задний план радость от свалившейся удачи быть причастным к созданию Солнца. Таких специалистов на ВКМ раз-два и обчелся. Редчайшая из профессий. Отбор на нее тщательнейший. Из трехсот отобранных сейчас кандидатур очень может быть ни один и не подойдет на это дело. И Строптивый твердо решил вылезти из кожи, но доказать свою пригодность. А тут еще масло в огонек подлил нечаянно подслушанный им обрывок разговора, происходивший между Проницательным и Начальником Служб. Строптивый хотел что-то уточнить и, продравшись сквозь толпу возбужденных коллег, направился к комнате, куда вошли мэтры. Дверь была открыта.

— … Это же детский сад! — услышал он последнюю фразу явно недовольного Вэкоса.

— Ты же сам сказал, что он просит молодых специалистов, — оправдывался Начальник Служб.

— Да, молодых! Но не мальчишек же! — возразил Проницательный. — Вряд ли кто из них потянет на будущее.

Строптивый поняв, что быть сейчас у открытых дверей, мягко говоря, неприлично, поспешно ретировался. Слова Вэкоса не могли не задеть его. Было обидно услышать их. И ему еще больше захотелось доказать, что он, один из этих мальчишек, сможет потянуть и на будущее…

Труд был действительно не из легких. Все следовало делать вручную. Требовалась чуткость пальцев… А операций — масса. И между ними не должно было быть никаких пауз. Технология требовала неукоснительной непрерывности. Производственный процесс состоял из множества этапов, а этапы из сотен операций. Несмотря на это, Строптивый поставил перед собой цель: не пропустить ни одну из них. Он хотел все знать. Ко всему прикоснуться и все запомнить. И хотя их всех разбили на четыре смены, каждая из которых длилась шесть часов, он выходил во все четыре. Иногда позволял себе часок-другой соснуть, а зачастую лишал себя и этого. Усталость, конечно, давала о себе знать. Но он ее одолевал. Сначала энтузиазмом, а потом сильно действующим тонизирующим средством. Глотал его порциями, превышающими всякие разумные нормы. Так продолжалось чуть более полугода. И вот однажды после двухчасового сна силы покинули его. Он не мог подняться с места. Скрипнув зубами Строптивый заставил себя сползти с тахты и, встав на колени, со страстью разрывающей сердце, прошептал:

— Боже, помоги! Дай сил!

«Тебе надо поспать», — тягуче прозвучало внутри него.

— Ни за что! Мне нельзя пропускать! Я хочу знать, — прикрикнул он на непрошенную мысль, что внушал склонившийся над ним Учитель.

«Спать… Спать… — настойчиво с медовой соблазнительностью звучало в нем. — И ты будешь все видеть. И все запомнишь».

В них, в этих словах, раздававшихся в нем с баюкающей певучестью, было столько силы убеждения, что такие естественные вопросы: каким образом он это сможет видеть и запомнить? — у него даже не возникали.

— Увижу… Запомню, — блаженно улыбаясь протянул Строптивый и уснул.

И не знал он, что в постель уложил его никто иной, как Всевышний. Впрочем, никому из многочисленного отряда технологов и в голову не могло придти, что именно Он руководит работами.

В него были влюблены все. И все они с первого же дня признали в Учителе — Учителя. После первых же напутственных слов, произнесенных им. Это даже были не слова. Нет, это вовсе были не слова. То были мысли рождающие их. То были чувства, берущие за душу. И была в них пронзительная ясность значений. Во всяком случае, Строптивый после каждой из встреч с Ним, задумывался о том, почему так не совершенен, считавшийся верхом совершенства, язык общения людей Венечных планет. Не говоря уже о наречиях разумных в Промежуточных и Начальных. Об этом то он задумывался, а вот о необычайном гипнотическом влиянии Учителя на них — никогда. Хотя загадочного и весьма странного происходило столько, что не обратить на них внимания было просто невозможно. Правда, это теперь, после рассказа Вэкоса, все казалось таким очевидным. А тогда…

Тогда молодые деятели Солнца, воспринимали происходящее как само собой разумеющееся. Каждодневная изнурительная работа, выполняемая ими, не позволяла рассудку приостановиться и подумать о сверхчеловеческих возможностях их шефа.

Он все видел и подмечал. И никогда не покидал полигона. Был везде и с каждым в отдельности. На самых отдаленных участках и в зале гостиницы, где собирались по вечерам отдыхавшие от смен ребята. Рассказывал им интереснейшие и мало кому известные истории, случавшиеся в галлактиках. В дни рождения, которые бывали чуть ли не каждый день, устраивал им пирушки. Его неутомимость не имела пределов. Молодые, полные энергии технологи выбивались из сил и, чтобы отдохнуть, пропускали в циклах работ по нескольку этапов, а Учитель — никогда.

Пребывая в счастливом бездумии, они вели себя как орава малых ребятишек. Купаясь в неге отеческих забот, никто из них ни разу не удосужился поинтересоваться: «А ты, Учитель, отдохнул?»

Но тот год, проведенный на полигоне, запомнился им на всю жизнь. Лучшего из прожитого ими, пожалуй, не было. И, встречаясь друг с другом на звездных дорогах, они вспоминали именно о тех счастливых днях и, конечно же, об их загадочном опекуне. Ведь с ним никто так больше и не встретился. А каждому хотелось повидать его. И вновь ощутить ту, пронизывающую до самого донышка сердца, любовь к ним…

Все при встрече спрашивали о нем. Они искали его. В «Справочнике специалистов ВКМ» значилось всего двенадцать граждан с фамилией Учитель. Однако ни один из них ничего общего не имел с их Учителем. Ни один из них никогда не делал Солнца. И ни один из тех двенадцати даже наружностью не походил на их опекуна. Впрочем, что касается внешнего вида Учителя, тут происходило что-то странное. Все триста человек, видевшие его на протяжении целого года рядом с собой, представляли Учителя по-разному.

Альфийцы его словесный портрет описывали приблизительно одинаково. Среднего роста и средних лет. Больше, чем на девяносто он не тянул. Худощавый, мускулистый. Черноволос, но белолиц. Глаза карие с прозеленью. Глубокие. Лоб высокий. Нос прямой. Губы в меру пухлые. Как у людей волевых, с сильным характером, подбородок слегка выдвинут вперед. Походка мягкая. Быстрая, но не суетливая…

Это общие черты наружности, с которыми были согласны все пятьдесят альфийцев. А в деталях, что по-существу составляют облик человека, было много несовпадений… Один уверял, что у Учителя на правой щеке, почти у виска, имелась крупная, поросшая волосинками родинка, а лоб испещрен множеством резких морщинок. Другой утверждал, что он немного косоротил и из-под густых, свисающих бровей, глаза его казались маленькими. Третий говорил, что Учитель явно сутулился, глаза его были широко расставлены, одна из бровей вздернута, а по межбровью, в форме трезубца пролегали морщины, острия которого чуть ли не достигали середины лба…