Существовал и полицейский участок, но малочисленные полицейские в нем скорее пеклись о собственной безопасности, чем о чьей-либо еще.
Про школу я уже рассказывал.
В маленькой обветшалой больничке сидел унылый фельдшер и престарелая медсестра. Соваться туда с резаными и огнестрельными ранами даже не стоило. Сломанные ребра тоже были выше их талантов, разве что зеленкой помажут – и на том спасибо. Скорая с материка ехала долго и часто вообще не доезжала, к тому же им пришлось бы объяснять, откуда повреждения. Поэтому, если кто-то из обеих группировок был ранен, его волокли к Чень Шеню. Китаец никому не отказывал, но и не вставал ни на чью сторону. Даже родная ему триада так и не смогла заполучить врача в свое полное и единоличное распоряжение. Этот человек был нейтральной силой, его нельзя было запугать: он философски относился к жизни и смерти и оттого ничего уже больше не боялся на этом свете.
Я постучал в стекло – врач не признавал электрических звонков. Дверь открылась сразу же, будто он поджидал нас на пороге. В проеме стоял старик прямой, как палка, не смотря на вес тех лет, что давили ему на плечи.
– Заходи, Инк, – он узнал меня сразу, хотя глаза китайца уже давно были затянуты белесой пеленой. – Заходи, посмотрим твое треснувшее ребро. А своему товарищу скажи не курить, иначе у него скоро начнет отмирать правое легкое.
Зило поперхнулся сигаретным дымом и выкинул окурок. Мы вошли внутрь.
Помещение было абсолютно белым: ни цвета, ни грязи, голые стены, простая мебель – ничего лишнего, выделялась только золотая статуэтка Будды на одной из полок. По тому, как передвигался Чень Шень, никто бы не заподозрил, что он слеп. Старик не пользовался палкой, не хватался за предметы и не ощупывал их, будто действительно видел, но это зрение было каким-то иным по своей сущности.
На кушетке, зарывшись в одеяла, спал Гемма – его черный ирокез выделялся на белой подушке, как чернильный рисунок. Возможно, в соседней комнате был еще кто-то, но мы не стали заглядывать. Чень Шень прошел на импровизированную кухню, которая состояла из плиты и стола с тумбой и как бы являлась продолжением комнаты и, вернувшись с дымящейся кружкой, от которой по комнате распространялся едкий запах трав, безошибочно протянул ее Зило. Силовик сморщился, но кружку принял.
Я уже стянул с себя куртку и, кривясь, стал вылезать из футболки. Если Чень Шень сказал, что у меня треснуло ребро, то можно в этом не сомневаться – дальнейший осмотр лишь формальность. Каким-то образом он видел гораздо больше, чем было доступно нам, зрячим. Сухие старческие пальцы стали ощупывать мой торс по бокам. Эти пальцы не обладали никакой целительной силой, не могли заживлять ткани и восстанавливать сломанные кости, не убивали болезнь одним прикосновением – ничего необычного, что можно было ждать от резервации. Зато они могли вправить сустав, зашить рану, смешать целебный отвар или просто накарябать на бумаге название нужного лекарства – те знания, которыми обладали обычные медики, превращались для нас здесь в подлинные чудеса.
– Не все так страшно, – наконец, он вынес свой вердикт. – Тугая повязка, поменьше движений и через две недельки все будет в порядке.
Чень Шень принес эластичных бинтов и стал накладывать повязку. Пальцы работали споро, со знанием дела. Когда он закончил, я мельком взглянул на Зило – уж больно тихо он сидел на своем жестком стуле в углу. Силовик спал, прислонившись к стене и свесив голову на грудь. Чашка в его руках опасно наклонилась и грозила вот-вот упасть на пол, разливая по белой чистоте травяной настой.
– Ты подсунул ему снотворного? – в шутку спросил я.
– Не совсем, но пусть поспит, ему сейчас полезно, – старик подошел к Зило и аккуратно вынул чашку у него из рук.
Чен Шеню в резервации доверяли безоговорочно. Не знаю почему. Может быть, потому что он никогда не просил денег за свою работу. Каждый оставлял сколько мог, или, что чаще, не оставлял ничего. Лишь главы группировок для собственной выгоды поддерживали врача материально, не давая ему скатиться к отшельнической бедности.
– Инк, проводи меня до дамбы, – попросил Чень Шень, закончив с бинтами.
Я не знал, зачем ему туда нужно, но согласился. Глаза китайца были закрыты, но казалось, что он настолько хорошо все чувствует, что мог бы добраться и без сопровождающих. Мы взошли на дамбу и остановились, немного не доходя до пропускного пункта. Небо уже стало сизым в ожидании рассвета.
– Зачем мы сюда пришли? – судя по всему, дальше мой спутник идти не собирался. Внутри него расплывалось такое умиротворение, что оно представлялось мне толи обманом, толи неким притворством.
– За рассветом.
– Ты не сможешь увидеть солнце, – на краю горизонта появилась тонкая светлая полоска.
– Зато солнце сможет увидеть меня, – Чень Шень улыбался, как ребенок, морщины на его лице ложились, разбегались и снова складывались в причудливый узор.
Я посмотрел на полоску солнца, что постепенно становилась все шире и ярче, и неожиданно даже для самого себя спросил:
– Что ты сказал Фрэю тогда давно, когда зашивал рану на его лице?
Китаец не переставал улыбаться, вопрос нисколько не поколебал его безмятежности:
– Я сказал, что вместо того, чтобы топтаться на берегу, стоит нырнуть в воду и узнать, насколько хорошо ты плаваешь, – он протянул открытые ладони вперед, подставляя их слабому осеннему солнцу. – Инк, ты знаешь легенду о богине Стикса?
– О духе свободы?
– Да. Фрэй видел Ее лицо. Пора бы увидеть и тебе.
Солнце поднималось все выше, разгоняя облака, набирая силу. И вот уже ладони Чень Шеня стали золотыми, и сам он весь покрылся золотом, превратившись в подобие желтой статуэтки Будды, которая стояла у него на полке дома.
Глава 12. Мостик над пропастью
Шли дни, а Жаба так и не объявлялся. В какой-то момент исчезли его вещи из нашей комнаты в общежитии. Как он и что с ним, не мог сказать никто. Иногда его видели мельком, но он не откликался, если его звали.
Атмосфера стала нехорошей. Го все чаще пропадал где-то на улице, связавшись с другой компанией, и нередко возвращался в общежитие среди ночи обкуренным и пьяным. Фрэй погрузился в тренировки целиком, без остатка – казалось, он хочет вылепить из своего тела совершенную машину со стальными мышцами и автоматической реакцией на внешнюю угрозу. Теперь Спарте и Гудвину приходилось не подгонять его, а останавливать, чтобы он не навредил себе. Я же ушел в какой-то ступор, где время текло мимо, ничего не менялось, а окружающие виделись лишь серыми невнятными тенями.
В следующий раз, когда Кербер зашел на склад, Фрэй встрепенулся так, будто только и ждал его прихода. Он тут же отошел от груши, которую до этого колотил с таким упоением, словно собирался проверить, что крепче: его кулаки или плотно сшитый дерматин.
