«Инспектор!» — «Инспектор Борлу!» — И даже: «Тьядор!»
В большинстве своём представители прессы всегда были вежливы и соглашались с моими предложениями касательно того, о чём им следует умолчать. За последние несколько лет появились новые, более непристойные и агрессивные издания, вдохновляемые и в некоторых случаях контролируемые британскими или североамериканскими владельцами. Это было неизбежно, а наши устоявшиеся местные печатные органы, по правде сказать, своей степенностью нагоняли скуку. Тревогу внушала не столько склонность к сенсациям и даже не раздражающее поведение молодых писак новой прессы, сколько их готовность покорно следовать сценарию, написанному ещё до их рождения. К примеру, Рахаус, который писал для еженедельника под названием «Рейаль!». Разумеется, когда он домогался у меня фактов, которых, как ему известно, я никогда ему не дал бы, и когда пытался подкупить младших офицеров, причём иногда небезуспешно, ему не следовало бы говорить то, что он то и дело норовил сказать: «Общественность имеет право знать!»
Когда он произнёс это в первый раз, я его даже не понял. В бещельском языке слово «право» достаточно многозначно, чтобы уклониться от императивного смысла, который он намеревался выразить. Чтобы понять эту фразу, мне пришлось мысленно перевести её на английский, которым я владею почти свободно. Его верность клише превосходила потребность в общении. Возможно, он не удовольствуется, пока я не зарычу и не обзову его грифом и упырём.
— Вы знаете, что я скажу, — обратился я к ним. Нас разделяла натянутая лента. — Во второй половине дня состоится пресс-конференция, в Центре ОООП.
— В какое время?
Они осаждали моего фотографа.
— Вам сообщат, Петрус.
Рахаус сказал что-то, но я пропустил это мимо ушей. Обернувшись, я увидел конец Гунтерстращ — за краями микрорайона, между грязными кирпичными зданиями. Ветер гонял мусор. Это могло быть где угодно. Шаркающей и раскачивающейся походкой по улице медленно удалялась какая-то пожилая женщина. Она повернула голову и посмотрела на меня. Я был поражён её движением и встретился с ней глазами. Подумал, не хочет ли она что-то мне сказать. Одним взглядом я вобрал в сознание её одежду, походку, манеру держаться и смотреть.
Сильно вздрогнув, я осознал, что она шла вовсе не по Гунтерстращ и что мне не полагалось её видеть.
Разволновавшись, я тотчас отвёл взгляд в сторону, и она сделала то же самое и с той же скоростью. Я запрокинул голову, глядя на снижавшийся перед приземлением самолёт. Когда через несколько секунд я повернулся обратно, не обращая внимания на старуху, тяжело ступавшую вдали, то старался смотреть не на неё, шедшую по своей чуждой улице, а на фасады близлежащей и местной Гунтерстращ, этой зоны уныния.
Констебль подбросил меня к северу от Лестова, поближе к мосту. Местность я знал плохо. Само собой, я бывал на этом острове, посещал руины, когда был школьником, а иногда и позже, но крысиные мои бега проходили совсем в других местах. Знаки, показывавшие направления на местности, крепились к наружным стенам пекарен и маленьких мастерских, и я, следуя им, прошёл к трамвайной остановке на красивой площади. Стал там ждать, стоя между домом престарелых, отмеченным логотипом с песочными часами, и магазином специй, воздух вокруг которого пропах корицей.
Когда с жестяным позвякиванием подкатил трамвай, подрагивая на путях, я вошёл в него, но садиться не стал, хотя вагон был полупуст. Знал, что мы будем подбирать пассажиров, следуя на север, к центру Бещеля. Стоя рядом с окном, я смотрел прямо в город, в эти его незнакомые улицы.
Женщина, неуклюже приютившаяся под старым матрасом, обнюхиваемая падальщиками. Я позвонил Ностину по сотовому:
— Матрас на следы проверяется?
— Должен, босс.
— Проследите. Если техники занимаются им, то порядок, но Бриамив и его приятель могли смазать точку в конце предложения.
Возможно, она была новенькой в этой жизни. Может, найди мы её через неделю, она уже стала бы электрической блондинкой.
Эти районы рядом с рекой очень запутаны, многим зданиям здесь по веку или по нескольку веков. Трамвай следовал своими путями через закоулки, где по крайней мере половина тех домов, мимо которых мы проезжали, словно бы склонялись друг к другу и маячили над нами. Мы закачались и замедлили ход позади автомобилей, как местных, так и пребывавших где-то ещё, приблизившись к зоне штриховки, где бещельские здания сдавались под антикварные магазины. Торговля эта преуспевала так же, как на протяжении последних лет и всё остальное в городе; подержанные вещи приводились в порядок и полировались, а жители за несколько бещмарок освобождали свои квартиры от реликвий.
Некоторые журналисты были настроены оптимистично. Хотя их лидеры рычали друг на друга так же безжалостно, как некогда в муниципалитете, многие из нового поколения всех партий работали вместе, чтобы вывести Бещель вперёд. Каждая капля иностранных инвестиций — а подобные капли, ко всеобщему удивлению, имели-таки место — продвигала экономику. Не так давно к этому делу подключилась даже пара высокотехнологичных компаний, хотя трудно было поверить, что это произошло в ответ на глупое недавнее самоописание Бещеля как «кремниевого лимана».
Я сошёл у статуи короля Вала. В центре было оживлённо: я передвигался рывками, извиняясь перед гражданами и местными туристами, старательно не-видя других, пока не достиг бетонных блоков Центра ОООП. Бещельские гиды пасли две группы туристов. Стоя на ступеньках, я смотрел на Уропастращ. Мне потребовалось несколько попыток, чтобы дозвониться.
— Корви?
— Да, босс?
— Вы знаете тот район: есть ли шанс, что мы в данном случае рассматриваем брешь?
Несколько секунд она молчала.
— Не представляется вероятным. По большей части этот район сплошной. И, разумеется, деревня Покост, вся эта застройка, — тоже.
— Но кое-где на Гунтерстращ…
— Да, но… Ближайшая штриховка отстоит на сотни метров. Не могли же они…
Это было бы чрезмерным риском со стороны убийцы или убийц.
— Думаю, можно предположить, — сказала она.
— Хорошо. Давайте мне знать, как продвигаетесь. Скоро перезвоню.
Мне нужно было привести в порядок бумаги по другим делам, я открыл их и расположил по степени срочности, как диспетчер расставляет заходящие на посадку самолёты. Девушка, забитая до смерти своим парнем, которому пока удавалось уйти от нас, несмотря на квитанции, выписанные на его имя, и его отпечатки в аэропорту. Стелим — старик, что удивил наркомана, который проник к нему со взломом и которого он единожды ударил, смертельно, тем самым гаечным ключом, что был при нём. Этого дела не закроют. Молодой человек по имени Авид Авид, брошенный с кровоточащей головой после бордюрного поцелуя от расиста, написавшего на стене над ним «Грязный эбру». По этому делу я координировался с коллегой из специального отдела, Шенвоем, который за некоторое время до убийства Авида начал работать под прикрытием среди ультраправых Бещеля.
