Не помня себя, человек оказался внутри. Дрожащими руками схватил кусок копчёной говядины со стола, запихнул в рот, лихорадочно жуя и давясь. В схваченный баул полетели незнакомые ему гранаты, пистолет с двумя обоймами, буханка хлеба, бутылка спиртного, упакованный в пластик полевой паёк. Туда же он запихал и чужие мундиры. Все, пора уходить, пока никто не всполошился. Сквозь рёв магнитофона он расслышал, как где-то неподалёку страшно завыла собака.
Выбравшись через окно, он побежал к лесу. Задыхаясь, нырнул под его сосновый полог, и потом что есть сил бежал дальше, спотыкаясь о валежник, натыкаясь на стволы деревьев. Упал, в кровь разбив лицо. Боль отрезвила его. Остановившись, человек рванул «молнию» сумки, достал виски и почти сорвал пробку. Он вылил на свой след почти половину содержимого. Как он не подумал раньше? А вдруг у них есть овчарки, и они пойдут по следу? Холодом дохнуло в низ живота, в памяти пронеслись полузабытые кадры старых советских фильмов про немцев. Нет ничего страшнее далёкого лая овчарок. Надо сбить им чутьё…
На рассвете следующего дня он прятался в кустарнике. Издалека — то затихая, то становясь громче — слышалось тарахтение вертолёта. Он явно кружил, ища виновников ночного нападения. А через час прямо над прятавшимся человеком пролетел странный аппарат, похожий на сигарету с крылышками. Беспилотный разведчик…»[4]
Сколько раз Олег Рощин вспоминал всё это? Много… Всегда перед началом процедур. Приходил серьёзный доктор, молча кивал своим гориллам-подручным - негру и латиносу. Армейские санитары выволакивали из-под одеяла болтающееся, словно тряпка, тело Олега, тащили под руки под душ, потом пистолетным инъектором всаживали в локотную вену какую-то дрянь. И перед тем, как впасть в забытьё, Олег отстранённо, словно со стороны, наблюдал, как гориллы пристёгивают его ремнями к усыпанному датчиками креслу с большим опускающимся шлемом на спинке. От шлема отходили пучки проводов, устройство мерцало огоньками.
Что следовало за этим, Олег, слава богу, не знал. Он медленно приходил в себя уже в палате или как там называется это помещение. Неспешно отпускала страшная головная боль. Хотелось умереть. Очень. Но не получалось. Ни во время опытов, ни потом. Самоубийство? Какое там: руки-ноги по-прежнему не слушались. Санитары кормили его с ложечки. Рацион была хорошим и неограниченным – гориллы понимали слово «ещё» и в добавках никогда не отказывали. Раз в два дня меняли постельное бельё. В помещении постоянно поддерживали комфортную температуру. Американская цивилизация - это ж вам не гитлеровский концлагерь, где объекты экспериментов содержались вповалку в бараках, в скотских условиях. У юэсэевцев всё тут: и общечеловеческие ценности, и демокрэси вкупе с хьюмэнити, фак ихнюю бьютифул Америку… Но вот уже пять дней Рощина не трогали. К телу вернулась прежняя чувствительность, позавчера он сам садился в постели, а вчера даже смог встать, и, шатаясь, держась за металлическую кровать, дважды обойти её. Обед теперь оставляли на подносе. Руки тряслись, но с едой Олег справлялся. Ножа, конечно, не давали, вилку тоже, да и ложка была пластмассовой, а вот если сунуть алюминиевую тарелку в кроватный зажим и с силой повернуть… Образовавшимся зазубренным краем посудины вполне можно было бы полоснуть себя по венам. Только надо было это делать стремительно: в палате висели аж два цилиндра видеокамер. Сегодня, пожалуй, такой аттракцион не получится, а вот завтра можно попробовать. Надо только как следует поесть и размяться. Однако всё сложилось иначе. Перед самым выключением света и отбоем в палату ворвался рассвирепевший доктор. Причём, не только в привычном сопровождении всё тех же горилл, но еще и на пару с каким-то лощёным штымпом в офицерской форме Ю-Эс Арми. В пиндосовских знаках различия Олег не разбирался, но звёзд на погонах штымпа и нашивок на его же рукавах было много. Да и пах он одеколоном не из дешёвых. Доктор мартовским котом на высоких тонах взмяукивал что-то на американском жаргоне и энергично жестикулировал в сторону Рощина. Штымп, не слушая, флегматично кивал и бесцеремонно разглядывал сидевшего в постели Олега. Потом гориллы завалили Рощина на живот, а холодные пальцы штымпа бесцеремонно ощупали его шею и затылок. Высокопоставленный визитёр удовлетворённо угукнул и выдал длинную тираду. Доктор заткнулся. Отпущенный санитарами Рощин снова уселся на одеяле и усталым любопытством наблюдал, как доктор давится возмущением, подписывает какие-то бумаги в папке штымпа и оскорбленно удаляется. Потом санитары помогли Олегу переодеться в серую рубаху и синий комбинезон вроде строительного. Штымп, направляясь к выходу, небрежно махнул рукой, гориллы повели Рощина за ним. Длинные коридоры, двор… Силы небесные, как хорошо пахнет зеленью после дождя. А вот и первая звёзда на синем небе. Соловей где-то заливается, патриотизма у пернатого ни на грош, америкосов ублажает, а его предки, наверное, золотоордынцев тешили.
-Культурно у вас расстреливают террористов. –одобрил Олег. –В чистое переодевают, спасибо сердечное. Или всё-таки вешать будете?
-Нет. –не оборачиваясь, ответил офицер на чистейшем русском. –Вас не казнят. По крайней мере, здесь и сейчас. Об Усть-Хамской аномальной Зоне что-нибудь слышали?
Территория бывшего СССР
Уральский протекторат Евросоюза, дистрикт Туринская слобода,
40 км. от китайской границы
Последняя Коммуна
06 часов 10 минут 1 июня 2047 г.
«…Кидать - очень опасная штука. Такого вообще не бывает: кинуть - и потом спокойно спать. Кидалу всегда находят и наказывают. Короче, кидать нельзя. Как бы. Но уж если ты собрался кого-то кинуть, то кидать надо сразу на все. Так, чтоб опрокинутого раздавило, расплющило, окончательно и бесповоротно…, в парашную грязь, до паморок. Если ты не умеешь кидать ТАК - на все, на полную, до кости, до последного гроша - не берись. Убьют, без вариантов.
Мастера никогда не кидали по-другому. Уж кто-кто, а они всегда умели кидать, и всегда делали это даже не оптом, а тотально. И когда они кидали кого-то, упираться было бесполезно, даже если жертва видела все их движения насквозь: при равном мастерстве выигрывает всегда тот, кто тяжелее. Мастера всегда ухитрялись к выходу на ринг весить больше; а что до мастерства… Ничем, кроме кидалова, они не занимались уже много веков. Есть даже мнение, что много тысячелетий, но эту информацию пока не проверить.
…Пришла, пришла пора жатвы, стадо готово. Мозги надежно взболтаны и выхода не найдут, хотя вокруг и нет никакого забора - самые надежные заборы те, что существуют лишь в головах. Мысль о сопротивлении не то что представляется крамолой, а просто не вмещается в скотьи головы - наоборот, чувствуя запах наточенных ножей, стадо с собачьей преданностью лижет руки забойщиков, гневно замекивая недостаточно рьяных.» [5].
