– Людей вашего разряда здесь работает много? – обратился я к нему с вопросом.
Он долго думал, прежде чем ответить мне, и чесал у себя за ухом.
– На всех машинах наши. Наверху, на Высоком Утесе, наших много.
Это определение «наши» заинтересовало меня. Значит, эти люди чувствуют какую-то близость друг к другу или родство.
Ур внимательно осмотрел меня с ног до головы и сказал:
– Ур любит курить.
К сожалению, я не курю и поэтому не мог попотчевать табаком это невинное существо.
– В следующий раз, – сказал я, – я привезу вам целую пачку табаку. Разве вам не дают?
– Выкурил весь, – отвечал он, искусно подтягивая ногой поближе ко мне стул. – Садитесь.
В это время я заметил проходящего вдоль стены, где опускали первые плиты фундамента, Гри-Гри. Я должен был его увидеть, и потому моя беседа с Уром на этот раз окончилась.
Иногда самая ничтожная встреча имеет в жизни громадное значение, порой изменяя все течение ее.
К четырем часам я освободился от своих занятий и спустился вниз, в Новый город, где пообедал у Чартнея.
Устройство его квартиры мало чем отличалось от моей, и обед точно так же он получал по трубам из местного клуба. Такой же безмолвный слуга, как и мой, прислуживал за столом и так же, как мне казалось, зорко наблюдал за каждым нашим движением.
Чартней мало церемонился в выражениях и говорил совершенно свободно, как будто не знал о существовании механических глаз и ушей.
После непродолжительного отдыха я переоделся в вечерний костюм и, посмотрев на себя в зеркало, остался доволен своим видом. Я заметно поправился и помолодел. Не знаю уж, что особенно шло мне впрок – питание, воздух или правильная жизнь. Честное слово, меня не узнали бы в Париже. Мой друг Камескасс, наверное, думает, что от меня остались одни кости.
До Главного Города я проделал путь на аэроплане и там, на квартире Тардье, встретился с Петровским и супругами Фишер, которые были приглашены на венчание так же, как и я.
Закрытый автомобиль, в котором я ехал уже однажды с Тардье, подкатил к подъезду, и мы уселись в него: на заднем сиденье чета Фишер, а я, Тардье и Петровский – на переднем. Петровский был в очень веселом настроении и всю дорогу шутил, а мадам Фишер казалась печальной.
Петровский говорил:
– В этой стране не существует обрядов, все, что пахнет декоративностью или условностью, изгнано. Я не знаю другого народа в мире, который был бы так прост, как здешний. Представьте себе, если бы я устраивал крестины, аббату пришлось бы окунать в купель сразу двести пятьдесят тысяч ребят, а то и больше. Хороша должна быть купель!
Я засмеялся и ясно увидел, что наш разговор коробит чувства супругов. Мадам Фишер отвернулась к окну автомобиля и стала усиленно что-то рассматривать, хотя вокруг была полная тьма, а Фишер, растягивая слова, сказал:
– Можно как угодно смотреть на обряды, но все же они составляют украшение жизни, и без них делается скучно. Мне нравятся народы, у которых сохраняются старые обычаи и обряды. В этом смысле англичане стоят на первом месте, а вы, русские, всегда отличались анархизмом.
В автомобиле становилось все холоднее по мере того, как мы приближались к цели нашего путешествия.
Без пяти семь автомобиль остановился перед маленькой освещенной часовней с невысокой острой готической крышей. Рядом стоял одноэтажный дом, где жил аббат. Все пространство вокруг было покрыто белым снегом. Из-за горного кряжа выползала меланхоличная луна, бледный свет ее серебрил крест часовни и неверными штрихами вырисовывал окрестности.
В притворе было тепло; здесь все уже были в сборе. Жених и невеста выглядели особенно торжественно. Лица их выражали какую-то особую важность. Миссис Смит, одетая в светлое платье, завитая, подтянутая так, что она казалась выше своего обычного роста, вытирала платком глаза, стараясь скрыть навертывающиеся слезы. Три-четыре пожилых женщины и две молоденьких мисс из Американского сеттльмента, одетые по-праздничному, составляли женскую часть приглашенных и держались тесной группой, с жаром обсуждая какой-то вопрос. Фрау Фишер присоединилась к ним. Мужчины стояли с другой стороны, тут были Шервуд, Педручи, Левенберг, два пожилых джентльмена, которых я видел когда-то в читальне клуба (это были два почтенных профессора), и три древних старичка из оставшихся в живых участников экспедиции.
Взгляд мой искал мадам Гаро, но ее не было. Беспокойство охватило меня, я рассеянно здоровался, стараясь объяснить себе ее отсутствие.
Миссис Смит, вероятно, угадала мои мысли, потому что успела шепнуть мне в то время, как я нагнулся к ее руке:
– Мадам Гаро ожидает нас дома; она была так любезна, что отпустила старую Эльзу сюда, а сама взялась подготовить все к нашему возвращению.
Только что мы вошли, дверь во внутреннее помещение часовни открылась. Там горели восковые свечи, освещая мягким дрожащим светом алтарь и аналой перед ним. Лепные украшения, статуя мадонны и распятие выделялись на стенах, окруженные темными резкими тенями.
Аббат, в белом одеянии, обычном для католических священников, стоял перед алтарем и вполголоса, то повышая, то понижая тон, невнятно произносил какую-то молитву. Небольшой старичок суетился среди нас. Мы были очень неопытны и не знали, что делать. Он восстановил порядок. Жених и невеста были водворены перед алтарем, шаферы – мужчины и девушки – поставлены сзади них, гости размещены вокруг.
Аббат спустился со ступенек алтаря и подошел к аналою. Я не узнал его лица. Скромность и благочестие были написаны на нем. Каждое движение, каждый жест были рассчитаны на эффект. Перед нами был настоящий католический священнослужитель, умудренный в улавливании душ. Я не удивлялся, почему присутствующие здесь женщины прониклись религиозным чувством при чтении молитв.
Голос аббата, дребезжащее пение его, которому вторил маленький старичок, запах горящего воска, вид жениха и невесты, сияющие венцы над их головами, общее повышенное настроение присутствующих – все это действовало на меня, и я чувствовал себя в каком-то приподнятом возбужденном состоянии. Мне казалось, будь мадам Гаро здесь и, относись она ко мне несколько иначе, я с восторгом предстал бы с ней перед этим алтарем.
Служба кончилась. Перед нами стояли молодые – мсье Тардье и его жена. Все подходили с поздравлениями.
В то время как старичок гасил свечи и часовня наполнялась мраком, мы оделись в притворе и веселой, шумной толпой вышли из церкви.
Аббат успел уже переодеться. Он пригласил нас зайти к нему в дом выпить за здоровье молодых. В первой большой комнате, уютно обставленной и очень теплой, на столе было приготовлено шампанское. В то время как все подняли бокалы, вдруг воцарилось странное молчание. Я думал, что кто-нибудь будет говорить. Лица всех изображали внимание и нескрываемое почтение. Наконец, я догадался и прижал кнопку предохранителя. В мозгу моем сразу появилась мысль, выражаемая словами:
