Ван покачал круглой головой.
– Нет, не лучше, – сказал он. – Лучше всего быть там, откуда некуда падать. Ты этого не поймешь, Андрей.
– Почему же обязательно падать? – спросил Андрей, растерявшись.
– Не знаю – почему. Но это обязательно. Или приходится прилагать такие усилия удержаться, что лучше уж сразу упасть. Я знаю, я все это прошел.
Полицейский с заспанным лицом принес чаю, откозырял, качнувшись, и боком выдвинулся в коридор. Андрей поставил перед Ваном стакан в потемневшем подстаканнике, придвинул тарелку с бутербродами. Ван поблагодарил, отхлебнул из стакана и взял самый маленький бутерброд.
– Ты просто боишься ответственности, – сказал Андрей расстроенно. – Извини, конечно, но это не совсем честно по отношению к другим.
– Я всегда стараюсь делать людям только добро, – спокойно возразил Ван. – А что касается ответственности, то на мне лежит величайшая ответственность. Моя жена и ребенок.
– Это верно, – сказал Андрей, снова несколько растерявшись. – Это, конечно, так. Но, согласись, Эксперимент требует от каждого из нас…
Ван внимательно слушал и кивал. Когда Андрей кончил, он сказал:
– Я тебя понимаю. Ты по-своему прав. Но ведь ты пришел сюда строить, а я сюда бежал. Ты ищешь борьбы и победы, а я ищу покоя. Мы очень разные, Андрей.
– Что значит – покоя? Ты же на себя клевещешь! Если бы ты искал покоя, то нашел бы тепленькое местечко и жил бы себе припеваючи. Здесь ведь полным-полно тепленьких местечек. А ты выбрал себе самую грязную, самую непопулярную работу, и работаешь ты честно, не жалеешь ни сил, ни времени… Какой уж тут покой!
– Душевный, Андрей, душевный! – сказал Ван. – В мире с собой и со Вселенной.
Андрей побарабанил пальцами по столу.
– И что же, ты так всю жизнь и намерен пробыть дворником?
– Не обязательно дворником, – сказал Ван. – Когда я сюда попал, я был сначала грузчиком на складе. Потом машина назначила меня секретарем мэра. Я отказался, и меня отправили на болота. Я отработал шесть месяцев, вернулся и по закону, как наказанный, получил самую низкую должность. Но потом машина опять стала выталкивать меня наверх. Я пошел к директору биржи и объяснил ему все, как тебе. Директор биржи был еврей, он попал сюда из лагеря уничтожения, и он меня очень хорошо понял. Пока он оставался директором, меня не беспокоили. – Ван помолчал. – Месяца два назад он исчез. Говорят, его нашли убитым, ты, вероятно, это знаешь. И все началось сначала… Ничего, я отработаю на болотах и снова вернусь в дворники. Сейчас мне будет гораздо легче – мальчик уже большой, а на болотах мне поможет дядя Юра…
Тут Андрей поймал себя на том, что смотрит на Вана во все глаза, совершенно неприлично, как будто это не Ван сидел перед ним, а какое-то диковинное существо. Впрочем, Ван ведь и в самом деле был диковинкой. Господи, подумал Андрей. Какую же надо прожить жизнь, чтобы докатиться до такой философии? Нет, я ему должен помочь. Просто обязан. Как?..
– Ну хорошо, – сказал он наконец. – Как хочешь. Только на болота тебе ехать совершенно незачем. Ты не знаешь случайно, кто теперь директором биржи?
– Отто Фрижа, – сказал Ван.
– Что? Отто? Так в чем же дело?..
– Да. Я бы к нему пошел, конечно, но он ведь совсем маленький, он ничего не понимает и всего боится.
Андрей схватил телефонную книгу, нашел номер, снял трубку. Ждать пришлось долго: видимо, Отто спал, как сурок. Наконец он отозвался прерывающимся, испуганно-сердитым голосом:
– Директор Отто Фрижа слушает.
– Здравствуй, Отто, – сказал Андрей. – Это Воронин говорит, из прокуратуры.
Наступило молчание. Слышно было, как Отто несколько раз откашлялся. Потом он проговорил осторожно:
– Из прокуратуры? Слушаю вас.
– Ты что – не проснулся? – сердито сказал Андрей. – Это Эльза тебя так укатала? Андрей говорит! Воронин!
– Ах, Андрей?! – совсем другим голосом сказал Отто. – Что ты, в самом деле, среди ночи? Фу ты, сердце как колотится… Что тебе?
Андрей объяснил ситуацию. Как он и ожидал, все свершилось без сучка без задоринки. Отто был со всем и полностью согласен. Да, он всегда считал, что Ван находится на своем месте. Да, он безусловно полагал, что директор комбината из Вана все равно не получится. Он очевидно и недвусмысленно восхищен стремлением Вана остаться на столь незавидной должности («Побольше бы нам таких людей, а то все лезут вверх, что твои горные егеря!..»), он с негодованием отвергает самое идею отправки Вана на болота, а что касается закона, то он полон священного негодования относительно идиотов и бюрократических кретинов, подменяющих здоровый дух закона его мертвенной буквой. В конце концов, закон существует, чтобы ограничить поползновения разных ловкачей пролезть вверх, а людей, желающих остаться внизу, он никак касаться не должен и не касается. Директор биржи совершенно ясно понимал все это. «Да! – повторял он. – О да, конечно!»
Правда, у Андрея осталось смутное, смешное и досадное впечатление, что Отто согласился бы на любое его, Андрея Воронина, предложение – например, назначить Вана мэром или, наоборот, посадить его в карцер. Отто всегда питал к Андрею болезненно-благодарные чувства, потому, наверное, что Андрей был единственным человеком в их компании (а может быть, и во всем городе), который относился к Отто по-человечески… Впрочем, в конце концов, важнее всего было дело.
– Я распоряжусь, – в десятый раз повторял Отто. – Ты можешь быть совершенно спокоен, Андрей. Я дам указание, и Вана больше никто никогда не тронет.
На том и порешили. Андрей положил трубку и принялся писать Вану пропуск на выход.
– Ты прямо сейчас пойдешь? – спросил он, не переставая писать. – Или подождешь до солнца? Смотри, сейчас опасно на улицах…
– Благодарю вас, – пробормотал Ван. – Благодарю вас…
Андрей удивленно поднял голову. Ван стоял перед ним и мелко-мелко кланялся, сложив ладони перед грудью.
– Да брось ты эти китайские церемонии, – проворчал Андрей с досадой и неловкостью. – Что я тебе – благодеяние, что ли, оказал? – Он протянул Вану пропуск. – Я спрашиваю, ты прямо сейчас пойдешь?
Ван принял пропуск с очередным поклоном.
– Я думаю, мне лучше пойти сразу, – сказал он, как бы извиняясь. – Прямо сейчас. Мусорщики, наверное, уже приехали…
– Мусорщики… – повторил Андрей. Он посмотрел на тарелку с бутербродами. Бутерброды были большие, свежие, с отличной ветчиной. – Погоди-ка, – сказал он, вытащил из ящика старую газету и принялся заворачивать бутерброды. – Возьмешь домой, для Мэйлинь…
Ван слабо сопротивлялся, бормотал что-то о чрезмерном беспокойстве, но Андрей сунул пакет ему за пазуху, обнял за плечи и повел к двери. Он чувствовал себя страшно неловко. Все было не так. И Отто, и Ван как-то странно реагировали на его действия. Он ведь только хотел сделать все по справедливости, чтобы все было правильно и разумно, а получилось черт знает что – благотворительность какая-то, кумовство, блат… Он торопливо искал какие-то слова, сухие, деловые, подчеркивающие официальность и законность ситуации… И вдруг ему показалось, что нашел. Он остановился, поднял подбородок и, глядя на Вана сверху вниз, холодно сказал:
