— Сейчас увидишь.
Мужчина переключил пистолет на двухдюймовый луч. И принялся прожигать круглое отверстие в стекле, под защитой которого укрывался Квин. В жилах Шадраха струился жидкий лед. Решение было принято. К чему размышлять?
— Думаешь выкрасть меня? Это ничего не даст. Там, снаружи, тебя растерзают на части.
Мужчина почти закончил резать.
— Если собрался меня убить, ты выбрал очень нелепый способ.
Стеклянный круг упал и разбился об пол. Дистанционная версия попыталась ударить человека, сам же Квин забился в угол.
— Я передумал — не хочу умирать. Не сейчас. Может, мы как-нибудь договоримся?
Шадрах переключил оружие и перерезал шею дистанционной версии; голова бессильно упала. С голосом было покончено.
Мужчина вытащил Квина из укрытия, бросил его на стойку и бил по нему рукояткой пистолета, пока тот не сделался склизким от крови.
Все еще пристегнутый к его руке, Иоанн Креститель невольно содрогался и повторял как заведенный:
— Лучше бы я сдох в платяном шкафу.
А Квин уже ничего не говорил. Он умер.
Шадрах отстегнул суриката. Щелкнул выключателем бомбы в его ухе. И положил голову рядом с Квином.
— Прощай, Иоанн, — сказал мужчина. — Прости. Может быть, твой род и захватит мир, но этого не случится, пока я жив. А может, и никогда.
Убегая к двери, за миг до того, как взрыв отбросил его в чащу, опалив спину, мужчина услышал (как ему показалось) последнее глухое проклятие суриката.
Потом все было довольно просто. Не приходилось даже задумываться. Шадрах опомнился после падения, убедился, что в доме ничто и никто не уцелел, и пустился обратно к выходу из рыбьего рта. Мужчина оглох от взрыва и долго клял несостоявшихся грабителей за эту дурацкую бомбу. На что они, интересно, рассчитывали? Сбыть его и свои останки банку органов?
Мимо пробегали сурикаты. Озабоченные, встревоженные, они торопились к дому и не замечали постороннего человека, а тот не обращал на них внимания. Он даже не потрудился показать свою бляху.
У доков Шадрах заметил свободного сейлбера, который почему-то замешкался неподалеку, добрался до него вплавь, и тот на всех парах устремился прочь от левиафана. Едва лишь огромная рыба растаяла вдали, мужчина отбросил всякие мысли о ней. Его куда больше тревожило капризное настроение сейлбера, который сначала несколько раз устроил «ложную тревогу», а потом просто взял и нырнул, оставив единственного седока путаться в складках тяжелого плаща; между тем берег еле-еле виднелся на горизонте. Несколько страшных минут мужчина думал, что утонет из-за своей одежды, однако продолжал барахтаться на глубине примерно в десяток футов. Но вот он скинул ботинки, отчаянно вывернулся из рукавов и, избавившись от плаща, почти без дыхания вылетел на поверхность, как пробка.
К счастью, течение было слабым, а Шадрах отлично плавал. Наконец он ощутил под ногами землю и поднялся из воды, промокший до нитки, будто нежданный призрак, эхо, тень самого себя в прошлом. Мужчина вообразил, что его никто не видит. Да и кому было нужно смотреть на него?
Берег превратился в кладбище плавучих соборов, покинутых сурикатами, — черных, неразличимых, нагромоздившихся друг на друга. Шадрах пристрелил двух псов, которые рыскали между плотами; хищники даже не успели его заметить. Мужчина ничуть не сожалел о своей преднамеренной жестокости. Уж лучше прикончить любое живое существо, что встанет на дороге, чем никогда больше не увидеть света. С помощью лазерного пистолета Шадрах зажарил одного пса на вертеле и поел немного мяса.
Подкрепившись, он встал и огляделся. Мужчина был в одиночестве — впервые с тех пор, как подобрал Иоанна Крестителя. Без головы на руке казалось, будто бы телу чего-то недостает. Не к кому было обратиться за помощью. Шадрах не представлял себе простого пути на поверхность. Возможно, путей вообще не осталось. Но это уже не пугало. Во рту совсем пересохло. Внутри ощущалась гулкая пустота. Мужчина чувствовал себя трупом. Может, оно и к лучшему. Учитывая, какие перегрузки любви и ненависти он только что испытал, Шадраху даже хотелось побыть немного пустым.
Красные огни пролетающих над головой поездов сливались в натянутые улыбки. Человеку предстояло добраться до рельсов и отыскать выход на волю. Отчего-то задача не казалась такой уж невозможной.
Мужчина начал карабкаться. Дорогу то и дело преграждали валуны и вышедшие на поверхность пласты горных пород. Скалу покрывали гигантские пятна пурпурного лишайника. Между камнями ютились чахлые деревца. Неведомые существа, громко булькая, плюхались вниз по отрогам, синхронно шевеля ресничками, которые заменяли им глаза. Эти твари пугали Шадраха, но сами не замечали его; спустя какое-то время и он к ним привык. Подъем превратился в ритмичное восхождение, мозоли на руках пульсировали тупой болью, хриплые, натужные вздохи не отвлекали внимания. Мужчину больше не занимало собственное тело.
* * *
Наконец Шадрах оказался у двери Рафты. К этому времени он уже скатился в некое совершенно новое измерение усталости. Ободранные руки, обожженная спина и задетое пулей ухо ужасно саднили, а ноги просто отваливались после изматывающего восхождения. Мужчина дрожал, как бокал из тончайшего хрусталя (такие были у Леди Эллингтон), если стукнуть по нему ложечкой.
Вскарабкаться к рельсам оказалось не труднее, чем добрести по ним до вокзала. Поезда, грохоча, пролетали мимо с пугающей частотой; Шадраху приходилось вжиматься в боковые ниши, чтобы остаться в живых, и потом еще долго трястись всем телом. Поэтому на станции мужчина переждал несколько часов, чтобы перевести дух. При помощи бляхи он даже вытряс из вольного торговца немного еды. Мимо так и шныряли жуткие фигуры, но Шадраху они казались вполне нормальными, почти как люди надземного уровня. Мужчину разбирал смех. То, что для него теперь само собой разумелось, превышало любые человеческие ожидания. Вести о смерти Квина еще не достигли вокзала (или попросту миновали его), поэтому все выглядело по-прежнему.
Немного набравшись сил, Шадрах продолжал прокладывать себе дорогу к жилищу Рафты, уровень за уровнем. Все это время где-то над ним горел непобедимый свет, в лучах которого мужчину ждала Николь. Так он надеялся. Скиталец уже не прятал оружия — наоборот, держал его перед собой. Но даже когда приходилось стрелять, Шадрах ощущал себя перепуганным мальчиком, который жаждет, отчаянно жаждет вырваться на свет.
* * *
И вот он добрался — и постучал.
Последовало молчание, потом дверь открылась. На пороге стояла Рафта. Психоведьма уставилась на мужчину с каким-то благоговейным ужасом.
