Шарахнуло совсем близко…
Игорь видел, что Андрюшка кричит, но не слышал. В ушах стояла невероятная, звенящая тишина! И, как в театре абсурда, в этой тишине он прижимал к себе ребенка, глядя как выбегают из домов люди, как сталкиваются друг с другом в темноте. Как люди мечутся, куда-то бегут. Несут факелы, и пламя отражается в безумных глазах.
А небо снова и снова наискось перечеркивает все творящееся на земле.
Слепит, глушит и давит.
Кто-то потрясает ржавыми железками, мня их в глупости своей за оружие, кто-то истово крестится неведомо на что.
Но небу наплевать на эту суету. Оно все лупит и лупит из своих орудий.
И вот сквозь этот, казалось бы, непроницаемый грохот начинает вновь пробиваться злая, рваная автоматная канитель…
Как и началось, кончилось всё в один миг.
Замерла гроза. Взяли передышку гром и молния. Стихла стрельба. А на землю обрушился тяжелыми каплями проливной дождь.
Игорь с Андрюшкой спустился в подвал. Мария Оттовна сидела в углу, крестилась и бормотала себе под нос. Дядя Толя растерянно глядел на Морозова со своей лежанки. А Колька с Олегом, растирая по чумазым лицам слезы, кинулись к Андрюшке.
Игорь обнял всех троих. Усадил на трубы.
Мальчишки дрожали, а Морозов что-то говорил. Успокаивающее, монотонное, во что сам не верил, но знал, что так принято говорить, когда разговариваешь с перепуганными детьми.
Это сработало. Ребятишки успокоились и теперь просто сидели рядом, как цыплята на жердочке.
В подвал с журчанием текла дождевая вода.
— Вас вообще не топит? — просто потому, что надо было что-то сказать, спросил Игорь.
— Хрен его знает, — ответил дядя Толя. — Раньше не топило. А как сейчас, хрен его знает.
— Вот и проверим, — кисло улыбнулся Морозов.
Внезапно на него набросилась Мария Оттовна. Резко и беспощадно.
— Проверяльщик нашелся! Что ты приперся? Что ты тут сидишь?! Иди давай! В клинику свою! К черту на кулички! И нечего на меня пялиться! Дырок не выглядишь, здоровей видали! Забирай своего и дуй на все четыре стороны! Заботничек нашелся! Проверяльщик! Томит, не топит! Даже если топит, наше все, понятно? Чужих не звали!
— Да ты чего, Марья? — попытался остепенить взбесившуюся женщину дядя Толя, но та ничего не желала слышать, а все орала и орала, словно выплескивала мутную черную желчь, накопившуюся за всю жизнь.
Андрюшка испуганно прижался к отцу. Коля и Олег отбежали в дальний угол.
Сам Игорь терпел сколько мог. Потом набрал в грудь побольше сырого воздуха и гаркнул так, будто кричал что-то своему напарнику на соседнюю крышу:
— Да заткнись ты, дура!
Вмиг стало тихо. Даже дождь, казалось, стал барабанить не так зло.
— Не засижусь я у вас, — сбавив обороты, сказал Игорь. — Завтра и уйдем. Понятно?
Соседка хмуро пробурчала что-то. То ли соглашаясь, то ли все еще злясь. Игорь ее понимал. Сейчас, наверное, не было в Таллине человека, на которого не давил бы страшный гнет происходящего абсурда.
— Всё, спать давайте, — решил Игорь устало.
Он лег, где сидел, на трубы. Примостил рядом на свернутое одеяло сына. И вскоре задремал…
Всю ночь барабанил дождь, к утру сменившись мелкой, нудной моросью.
В этом сыром тумане расплывались контуры домов и деревьев, все казалось зыбким, нереальным. Люди не спешили выползать из убежищ…
Игорь проснулся и долго сидел, пытаясь согреться и прийти в себя. На своей лежанке глухо храпел дядя Толя. Марии Оттовны в подвале не было, ушла куда-то засветло. Ее мальчишки спали, обнявшись под большим покрывалом. Андрюшка тоже спал.
Морозов наклонился к нему, прошептал на ухо:
— Я отойду и вернусь, хорошо?
Ребенок что-то пробурчал и завозился под одеялом, но вскоре успокоился.
Игорь накинул плащ, порадовавшись, что у этой брезентовой бандуры есть капюшон. Вышел на улицу. Противная влажная взвесь тут же охватила его, стала сочиться за ворот и в рукава. Неприятно постреливал нерв под глазом, голова после ночной канонады была тяжелой, мутной. Казалось, что туман, опустившийся на город, прятал в себе не только улицы и остовы машин, но и мысли, и чувства. Туман притуплял эмоции.
Игорь огляделся и пошел туда, где вчера взрывалось и горело. В животе было пусто, но не от голода, а от предчувствия какой-то неминуемой, страшной беды.
Он пробирался мимо дворов, которые было не узнать в утренней мгле. Испуганно шарахался от уродливых корявых теней, в которые туман превратил редких прохожих.
Но даже эта мокрая простыня не могла заглушить запаха…
Гарь. Тяжелая, душная, несмотря на прохладу.
А еще пахло чем-то забытым. Резкий запах будто впитался в туман, пронизал его и теперь разъедал ноздри.
Чем ближе приближался Игорь к центру ночной шумихи, тем сильнее становилась вонь. Туман сменился дымом…
Здесь не было людей. Даже тех редких прохожих, что встречались у их дома. Тут будто вымерло все.
Разбежались? Убиты?
Морозов сознательно свернул с дороги, зашел осторожно во двор. Увидел давно прогоревшее кострище на том месте, где когда-то была песочница.
Тут жили.
— Эгей! — крикнул Игорь. — Эй! Есть кто живой?
В тумане его крик прозвучал глухо.
Где-то тихо капала вода.
Игорь подошел к кострищу. Под ногу попался брошенный котелок. Какие-то тряпки. Хорошо сохранившиеся высокие ботинки с крепкой шнуровкой, по нынешним временам — сокровище.
— Эгей!
Снова нет ответа. Морозов подобрал ботинки, связал шнурки, перекинул через плечо. Направился к ближайшему подъезду.
— Эг…
Крик застрял в горле.
В белесой пелене наметился темный силуэт. Руки, ноги… И нелепо свесившаяся на бок голова.
Игорь зажмурился, стиснул зубы так, что хрустнуло в челюсти.
Подошел ближе.
Повешенный был мужчиной. Вывалившийся язык, выпученные глаза. Его повесили на петле-удавке, самой простой и самой мучительной. Наверное, долго хрипел, царапая горло и дрыгая ногами…
С дерева с карканьем сорвалась ворона. Игорь вздрогнул. Мертвец медленно повернулся вокруг оси, словно отворачиваясь от Морозова.
— Твою мать…
Игорь сделал несколько шагов к подъезду, но там столкнулся с еще одним трупом.
Женщина. Ворох юбок, грязные босые ноги неестественно подвернуты под себя. Лица не видать.
Преодолевая ужас и отвращение, Игорь наклонился. Со странным, уродливым чувством облегчения он понял, что рана ножевая, широкая. Кровь была свежая, еще не запекшаяся. Убийство произошло этой ночью. Глядя на убитую, Морозов осознал, почему от души отлегло при виде резаных ран. Он страшно боялся увидеть аккуратные пулевые отверстия.
