Прошло несколько минут. Все сохраняли неподвижность. От растерянности, наверное.
Жанна застонала.
— Извиняюсь, время вводить обезболивающее, — державшийся позади всех врач наконец подал голос. — Сестра. Сестра!
— Погодите, — Богдан, не оборачиваясь к ним, поднял руку. Лицо Жанны мучительно перекосилось, и, не открывая глаз, она пробормотала, теперь уже наверняка в бреду или в горячечном забытьи:
— Одна фраза. Только одна фраза там была, говорю вам… Они спали, когда мы заставляли их ворочаться на правый бок и на левый бок, а пес их протягивал обе лапы свои на пороге… И все. Все! Все!!
— Сестра! — снова крикнул врач, уже громче и решительней, но та уже и так, торопливо цокая каблуками по кафелю пола, бежала из процедурной.
Богдан медленно, ни на кого не глядя, вышел в холл.
Некоторое время все молчали. Потом Абдулла произнес:
— Еч Богдан, мне искренне жаль. Ваша юная супруга сама не знает, что говорит, у нее и впрямь все перепуталось.
— Ну да! — с горячностью подхватил ибн Зозуля. — Я же сказал! Да отсохнет мой язык, бородой Пророка клянусь! Профессор, сам профессор все время бравировал тем, что он наверняка у имперской безопасности – как кость в горле. И сделать, мол, они ничего с ним не могут, потому что он с официальной научной целью приехал, это же эпохальное открытие может быть – подлинник трактата Кумгана, с которого Коперник списал весь свой прославленный в веках труд! И сказать приветственное слово избранникам народа, первым пытающегося сбросить ордусские цепи и пролагающего светлую дорогу всем остальным – они тоже не вправе помешать!
— Странно западные варвары интерпретируют наше естественное стремление развивать родную культуру, — уронил Абдулла.
— Странно, — согласился Богдан.
Бек молчал. Только борода его задумчиво шевелилась.
— Что за фразу произнесла Жанна? — спросил Богдан.
— Понятия не имею, — быстро ответил Абдулла. Богдан повернулся к ибн Зозуле. — Профессор Кова-Леви не упоминал ее при вас?
— Н-нет… — ответил цзюйжэнь. — Нет! Я ее в первый раз слышу!
— И вы, как историк и культуролог, не имеете представления, что это такое? — спросил Богдан. — Ведь это явно какая-то цитата. Причем, знаете, что-то смутно знакомое. Пес на пороге…
— Никаких ассоциаций, — решительно сказал ибн Зозуля.
— Ты плохой мусульманин, — вдруг подал голос бек. Ибн Зозуля, как ужаленный, обернулся к нему. — Ты не знаешь Коран. Да.
Пауза длилась, наверное, с полминуты.
— Коран? — медленно повторил Абдулла и бросил на ибн Зозулю короткий и равнодушный, ничего не говорящий взгляд. У цзюйжэня отвалилась челюсть.
— Сура «Пещера», — сказал бек.
— Пещера? — каким-то странным голосом переспросил Абдулла.
— Единочаятель Нечипорук, — проговорил Богдан. — Я, разумеется, не собираюсь вмешиваться в ведение следствия, и даже если меня уполномочат это сделать, никоим образом не стану посягать на ваши прерогативы… но. Но. Я хотел бы посетить немедленно место происшествия. Вы не смогли бы проводить нас с беком? Это ведь не так далеко.
— Чуть более тридцати ли, — медленно сказал Абдулла. — Однако… простите, преждерожденный единочаятель Оуянцев-Сю… зачем это вам?
Богдан помолчал, собираясь с мыслями.
— Я должен найти то место, где одиноко страдала моя жена, и взять с собою горсть земли, обагренной ее кровью, — твердо проговорил он.
— Молодец! — одобрительно каркнул Кормибарсов.
Абдулла вздохнул.
— Конечно, мы сейчас же отправимся туда.
Скорбное шествие двинулось обратно – по коридору к лестнице, потом по лестнице вниз. Служитель на проходной вскочил, оправляя халат. На него никто даже не взглянул.
Вечерело, и дневная жара начала спадать. Прокаленный южным солнцем камень стен больницы дышал жаром, как доменная печь – но из больничного сада уже веяло прохладой. Шумели фонтаны.
Мужчины вышли за врата.
— Мне, наверное, незачем ехать… — дрожащим голосом произнес ибн Зозуля.
— Думаю, вам лучше поехать, — возразил Абдулла.
— Свою повозку я оставлю здесь, — сказал Богдан.
— Да, разумеется. Вчетвером мы поместимся в моем «мерседесе», он достаточно удобен. Почтенный бек, вероятно, сядет на заднее сиденье? — Абдулла впервые с того момента, как бек сказал: «Пещера», глянул ему в лицо. Их глаза встретились.
— Да, — обронил бек.
— Почтенный бек хорошо помнит слова Пророка, — с неподдельным уважением произнес Абдулла.
— Я чту Аллаха, — сказал бек, — и стараюсь каждый свой шаг соразмерять с тем, что он заповедал правоверным.
— Например? — спросил Абдулла.
То был странный диалог. Словно двое этих сильных, незаурядных мужчин беседовали о чем-то своем, непонятном для окружающих. А потому могли говорить совершенно открыто, будто кругом не было ни души.
— Например? — бек холодно улыбнулся. — Ну, например, сура «Добыча», аят шестидесятый… — он помедлил, а потом отчеканил, по-прежнему глядя Абдулле прямо в глаза: — Если опасаешься вероломства со стороны какого народа, то ему отплачивай равным; истинно, Аллах не любит вероломных.
В горле Абдуллы что-то булькнуло. Он быстро отвел глаза и взялся за ручку дверцы своей повозки.
И в этот момент из-за угла ограды больничного сада, окаймленной ровными рядами высоких кустов самшита, послышалось равномерное, неторопливое постукивание трости, шаркающие шаги и заунывное пение. Еще мгновение – и показался согбенный, престарелый бродячий даос с ритуальным мечом за спиною, что-то невнятно гудящий себе под нос.
Что-то?
Может, для всех остальных это и было «чем-то» — но, едва Богдан разобрал слова и мелодию песни, сердце его провалилось.
«Лодина есть Лодина, — тянул даос на одной ноте, — лапыти, эрготоу… Так сыкыроила матуска – и не пересыть…»
Эту песню они с Багом пели в харчевне Ябан-аги после завершения дела жадного варвара Цорэса!
Решать нужно было сразу. Минфа шагнул вперед, и, прежде чем даос миновал их, склонился перед ним в почтительном поклоне.
— Наставник, — сказал Богдан. — Я нуждаюсь в вашем совете.
Согбенный старец невозмутимо сделал еще один шаг, будто слова Богдана не сразу дошли до его сознания, пребывающего где-то неподалеку от вечности. Потом остановился, медленно повернул голову, перекатил на него взгляд ясных глаз из-под очков с перевязанной дужкой и спросил неторопливо:
— Что за совет тебе нужен, уважаемый?
Богдан впился взглядом в лицо даоса; но, как он ни силился, друга узнать не мог. Он или не он? Баг – или не Баг?
