Гибель отца и Илюши — это трагедия. Наши отношения нельзя было назвать тёплыми, но это не отменяет любви. И я пыталась их спасти…
— Чудовищно, — согласился граф Жуцкой. — Однако только так и бывает. Петерберг слишком много выигрывал, пришла пора расплачиваться за дерзость.
Когда происходит любой значимый и всеобъемлющий процесс, каждый человек втайне надеется, что его — пусть бы и его одного! — обойдёт стороной. Каждый из нас легко находит аргументы в пользу такой надежды. Но ведь я был самым верным и преданным. Но ведь я умён. Но ведь я продумал всё заранее.
Так не бывает.
Скопцов спрятал пылающее лицо в ладонях и ринулся в угол потемнее.
Всё, что совершила лично Элизабета, она совершила с одной лишь целью: обеспечить счастливую будущность своему — не своему, печному, даже не господина Туралеева! — ребёнку. Она грезила о спокойствии и благоденствии Петерберга.
А Петерберга не станет, как не стало Тумрани.
И её родной брат, вероятно, теперь даже не позаботится о том, чтобы спасти её и мнимого племянника. Петерберг будет стоять в кольце казарм пустой и гиблый — говорят, газовые снаряды почти не несут разрушения стенам, в Тумрани уцелели едва ли не все дома. Однако же в эти дома по сей день никто не заселяется, людей не заставишь жить там, где так явно слышна смерть.
Но я уже говорила вам: будущее интересует меня сильнее, чем прошлое.
Они подвели Элизабету.
Он, Скопцов, подвёл.
— Господин Скопцов… — подошёл со спины хэр Ройш, позвал странным, непривычным голосом. — Господин Скопцов, будьте любезны, переживайте тише. Хотя бы не всхлипывайте — вы мешаете мне думать.
Скопцов обернулся к нему, уверенный, что сейчас некрасиво раскричится и бросит хэру Ройшу в лицо все обвинения в чёрствости и бездушности, которые гнал с языка с первого дня их знакомства, но короткого взгляда хватило, чтобы понять: хэру Ройшу и самому больно. И высший, невиданный эгоизм — усугублять его терзания своими.
— Господин Скопцов, поход Резервной Армии тоже был не самой приятной новостью, — сквозь зубы процедил хэр Ройш, будто необходимость вести успокоительные речи резала его без ножа. — Я полагаю, что окончательность очередного приговора Петербергу вполне возможно оспорить. Помогите мне, пожалуйста, господин Скопцов. Вы великолепно подобрали ключи к нашему пленнику, я бы не справился без вас. Я бы хотел, чтобы вы продолжали.
Хэр Ройш зашагал обратно к графу Жуцкому, приглашая присоединиться.
— Граф, вы хвастались расположением хауна Сорсано? — проговорил он медленно и вдумчиво, точно собирал головоломку. — Это очень кстати. Вы выйдете из этого подвала и, как только сможете, отправитесь к нему. Нам нужны подробности. Распыление успокоительных смесей — редкая практика, к тому же она находится в юрисдикции наместников. Насколько мне известно, на территории Росской Конфедерации существует несколько хранилищ, точное местонахождение которых не должны знать даже главы наместнических корпусов, поскольку росской стороне запрещено иметь к процедуре прямое касательство. Вы узнаете для нас место, маршрут, на какую именно наместническую гвардию возложат эту почётную обязанность — столичную или…
— Ни за что! Нет, нет и нет. Обещайте мне хоть четыре Фыйжевска в единоличное пользование! Да даже если бы мне удалось — это уже не игрушки, это тайна Союзного правительства, сами же только что сказали: не должны знать даже росские главы корпусов!
Хэр Ройш скривился.
— И почему вы все не можете отучить себя кричать, всхлипывать… — пробормотал он и недовольно покосился на дверь: — И грохотать.
Скопцов грохота сначала не расслышал, но всё равно испугался: Золотце говорил, смотритель древних палат в подвалы не заглядывает вовсе, но беда никогда не приходит одна.
— Так вот, граф. Четыре Фыйжевска мы вам не обещаем, у нас их нет. Мы вам вовсе ничего не обещаем, мы вам приказываем. Вне зависимости от того, что вы на сей счёт думаете, вы пойдёте и поможете нам получить интересующие нас сведения. Жаль, что вы не согласились сами — мы выше ценим тех, кому давление не требуется. Что не означает, что нам нечем давить.
И тут Скопцов догадался, откуда грохот.
Они ведь действительно сначала собирались инсценировать бегство графа Жуцкого — и как можно скорее занялись к тому приготовлениями.
Хэр Ройш отворил дверь на лестницу.
— Господа! Господа, другой подвал не потребуется, заходите сюда.
Это были, конечно, Золотце и Мальвин. Золотце влетел первым и, чему-то смеясь, распахнул дверь пошире.
Следовавший за ним Мальвин, впрочем, и сам был достаточно ловок для того, чтобы проскользнуть в тесный дверной проём с ношей на плече и уверенным жестом, будто в танце, опустить на пол похищенную из своих комнат дочь графа Жуцкого.
— При всём уважении, господин Гныщевич, вы зря включили в программу танцы. Вы не умеете танцевать и поэтому, стоя в стороне, выглядите неуместно. — Туралеев говорил вполголоса, уголком рта и не снимая с фасада приветливой гримасы. — Я по-прежнему полагаю, что одного только ужина было бы достаточно.
— Не беспокойтесь, mon cher, ужин ещё впереди. А танцы… — Гныщевич пожал плечами. — Всегда подозревал, что на подобных événements танцы начинаются, когда музыка замолкает.
Улыбаясь пролетающим мимо парам, он жадно вглядывался в каждое движение. Гныщевич давно успел привыкнуть к разряженным людям, но прежде ему не доводилось видеть, как разряженные люди веселятся.
Европейские гости и немногочисленные росы веселились регламентированно, но в то же время красиво. Очищенная от столов и посторонних людей «Петербержская ресторация» превратилась в большую табакерку с часовым механизмом. Гныщевич ловил заинтересованные взгляды и на себе.
Ну конечно, господин Туралеев приложил все усилия к тому, чтобы европейские гости не ожидали от градоуправца приёма. Ни тёплого, ни светского.
— Как ваше самочувствие? — продолжил зудеть только что мысленно помянутый мастер интриги. — Господин Гныщевич, леший вас! Сперва вы отпускаете преступника, покусившегося на официальную фигуру, и мы ловим его — непростая, хочу заметить, задача, когда тавры отлынивают от исполнения приказа, а солдат Охраны Петерберга вы то ли пустили обратно в город, то ли не пустили…
— Тавры всё правильно делают, — хмыкнул Гныщевич. — Вы за всякую зуботычину будете людей арестовывать? Quelle petitesse.
— Зуботычину?! Это был ножевой удар! — Туралеев спохватился и снова понизил голос: — Слушайте, Гныщевич, вы, кажется, всё не можете взять в толк одну простую вещь. Вы не принадлежите себе, вы принадлежите Петербергу и Управлению. Сохранность жизни и здоровья — теперь не прихоть ваша, а работа. Одного градоуправца мы уже лишились.
