Итак, Янь был здесь хозяином, и как хозяин, с тревогой зрел нестроения, возрастающие на возлюбленной земле. Русь словно бы одрябла, не стало почти ярых и бодрых витязей, наводивших страх на земли ближние и дальние. Уные же люди гребли под себя, мерой их был прибыток, а своя киса милее воинских почестей. А уж если собирались на битву, так бились расчетливо, смотря, с кем выгодно помириться, да выступить завтра против нынешних друзей. Побеждённых же добивали безжалостно, не взирая, что часто бились против соплеменников, да даже и родичей.
Главной добычей был златой стол Киевский, и это Янь одобрял – больно ему было, что расползается на вольные уделы некогда единая земля. Русь ждала хозяина, как соломенная вдова мужа из похода. Но зело поход этот затянулся… Пока же Русью пытался управить трое братьев Ярославичей, всё время глядящих, как бы что оттяпать друг у друга. Да мрачная тень нависала с запада – Всеслав…
– Болярин, спой дружине!
Янь поднял голову. В васильковых глазах ярко отразились искры костра. Рука легла на чехол с гусельками яровчатыми.
– Тише, тише, – закричали отроки, – ибо Янь петь будет! Бо Ян поёт!
«Боян, Боян, Боян», – отразило глухое лесное эхо.
Янь устроил гусли на коленях и ударил по вдруг ожившим струнам. Искусство гусляров и стихоплётов в почёте было в семье Яня ещё с Добрыни Мистишича, а то и раньше – с северных скальдов, предков праотца Свенельда. Самого Яня учил премудрости сей отец Вышата, который, как был ослеплён, достиг в гусельном деле такого мастерства, что никто на Руси не смел равняться с ним. Но давно уже говорили, что Янь его превзошёл.
Вреже Всеслав жребий
о девицю себе любу.
Тъй клюками подпр ся о кони
и скочи к граду Кыеву
и дотчеся стружием
злата стола киевьскаго.
Всеслав Брячиславич, князь Полоцкий… Правнук князя Владимира и силой им взятой полоцкой княжны Рогнеды. Шептались, что понесла мать Всеслава от волхования злого, а родился он в «рубашке» и всегда носил на шее этот клочок кожи – чтобы вечно напоминать себе о тайном своём могуществе. Бо вещая душа жила в отважном его теле. Говорили, что оборачивается князь волком, а то и иными, неведомыми чудищами, навевая синий морок, рыщет по полям, за ночь пробегая от Киева до Тмутаракани, и горе тому, кто встретится на пути его. И много чего говорили страшного про князя.
Но не Яню было судить его за это – про его собственную, родами умершую, мать тоже говаривали всякое, да и о волхованиях ведал он не по бабьим шептаниям… А князя Всеслава видел в битве на Немиге, когда тот был разбит Ярославичами.
На Немизе снопы стелют головами,
молотят чепи харалужными,
на тоце живот кладут,
веют душу от тела.
Немизе кровави брезе
не бологом бяхуть посеяни —
посеяни костьми русских сынов.
Яр был в битве князь Всеслав, много раз окрасился алым харалужный его клинок. Но был полонён и посажен в Киеве в поруб. Поднялся оттуда чудом и во славе, недолго посидел на златом столе, не удержал его и с тех пор затворился в своём Полоцке в окружении чудинских чародеев да жидинов-мудрецов. Давно уже жил Полоцк в особицу от прочих земель русских. А теперь Всеслав детей Ярослава мнил уж и не родичами, а лютыми недругами, земли же их – вражьей стороной. С той поры странные и страшные дела стали твориться в землях Ярославичей. Поползли по лесам и болотам ящеры-коркоделы, пожирая и скот, и людей. То тут, то там поднимались хранители старой веры – волхвы, мутили народ прелестными речами, поднимали на кровавые бунты. И кривил губы в улыбке князь Всеслав.
Ни хытру,
ни горазду,
ни пытьцю горазду
суда Божиа не минути.
Янь закончил песнь. Разом потух плач струн, тишина воцарилась в лесу. Отроки не могли отойти от колдовского голоса и слов, ввергших их в восторженное оцепенение. Лишь потрескивал теряющий силы костёр, да с какого-то укрытого в чащах болотища донеслось жуткое «трумб-у-у-трумб» выпи.
…Куда ж лапотникам, да супротив Яня. Первый занёс обеими руками топор на длинном, нарочно для боя слаженном, топорище, и, ухнув, опустил его на то место, где только что был боярин. Но тот уж сбоку и, мниться, совсем легонько приложил ворога обушком по шее, да только рухнул тот, аки дуб подсечённый. А Янь уж развернулся и рубанул по устремлённому на него дреколью, и – пополам толстая лесовина. А вот второй топор едва успел поймать на полпути железом окованным топорищем – отклонил удар, а то бы без руки остался. Смерд, было, с ножом на него ринулся, да зацепил его боярин чеканом за ногу и навзничь завалил, а, оборотив топорец, третьего обухом же благословил.
Оно и понятно: «У чекана лезвие – на ворога, обух на разбойника, топорище – на смерда». В бою топорном мало кто мог с Янем сладить. Шептались, что чекан ему сам Перун подарил, как гусли – Велес, и владеть ими боги его учили. Лжа, конечно: топорцом махать наставлял их с братом дядька, великий в сём деле знаток, чудный воин-химородник, из тех витязей, которые со времён баснословных славились оружейным искусством и чародейством. Ныне мало таких осталось, однако есть. Много чего передал он Яню, не одну науку воинскую – бо Янь имел к тому душевное расположение, не то, что брат его Путята.
Но ныне у Яня душа не лежала убивать этих помрачённых смердов. Не ведали они, что творили: лишь очи безумные да бессмысленные лики видел он. Чары, чары чуял и жаждал добраться до того, кто их навёл. Да вот он и стоит поодаль.
Янь двинулся к настороженной толпе. Позади раздался топот, лязг оружия и предсмертные крики поверженных им смердов. Отроки… Конечно, одного боярина своего не отпустят. Яню было жалко, что мужиков добили, да такова, видно, их судьба. И то – нечего чарам вражиим поддаваться.
– Не ходи! – крикнул впереди стоящий – в алом корзно, застёгнутом пряжкою с кровавым яхонтом. – На смерть идеши!
Вот этот и есть. Волхв.
Не замедлив шага, Янь приближался к толпе. Казалось, волхв хотел приказать накинуться на него, но виденная им схватка, да дюжина оружных отроков за спиной Яневой его отвратили.
– Что ради погубиста человек столько? – крикнул ему боярин.
Край ока уловил – таки напали. Развернулся. Меч ворога лязгнул по выставленному чекану и скользнул в бок. А вот Янев обух лобанил исправно.
– Рубите! – рявкнул боярин отрокам.
С утра весть пришла, что толпа на Белоозере встала – принёс запыхавшийся гридень, на погосте отставший. Белоозерцы о том ведали, ждали со страхом, но никто не пытался бежать или исполчиться. Страх колдовской сковал люд.
– Кудесник тот чьих смерд будет? – спросил Янь отрока, тяжко раздумывая.
В великую бы радость ему было порубить поганого либо повесить: некогда такие же волхвы заживо сожгли старого попа, духовника Янева, доброго пастыря. Пощады от Яня им ждать было нечего. Да вот уж больно дело скользкое – они ведь в землях Всеволода Ярославича дань имали, а коль ещё его холопа порубят, не станет ли это причиной раздора меж братьев?.. Не хотел того Янь, потому и медлил.
