– Пойдем к реке, погуляем, – сказал Вася.
– Не простудишься? – спросила гимнастка. – У тебя и так насморк.
Грубина они, к счастью, не заметили. Он взглянул снова в сторону клеток под навесом. Сидорова там не было. Ну вот, сказал он себе, пропустил человека.
Дальше стоять было бессмысленно. Грубин вышел на скользкую тропинку между фургонами, подошел к клеткам поближе. Хоть бы один служитель остался! Пустота. Лишь звери возятся перед сном, обмениваются впечатлениями о прошедшем дне.
– Вы кого-нибудь ищете? – спросил приятный женский голос.
Грубин оглянулся, и, если бы не полумрак, рассеиваемый лишь одной лампочкой у клеток, видно было бы, как он покраснел.
– Нет, – сказал он. – То есть ищу товарища Сидорова. Вы не думайте.
– Я ничего не думаю, – сказала Таня Карантонис.
Она была в куртке и темных брюках, плечи куртки потемнели от воды.
– Нет, вы не думайте, – настаивал Грубин. – Я очень животных люблю. У меня есть белый ворон. Хотел побеседовать с товарищем дрессировщиком. Вы не думайте.
– Вот смешной человек! – сказала Таня Карантонис. – Сидоров уже ушел. К себе в фургон. Если свет горит, значит, он не спит. А вы не пьющий?
– Почти нет, – сказал Грубин.
– Сидоров любит пьющих, – сказала она и засмеялась. – Вы не думайте, что я сплетничаю, я не сплетница.
– Что вы! – радостно сказал Грубин. В этом была рука судьбы, потому что именно Таня Карантонис более всего поразила Грубина. И вот он стоит рядом с ней, под дождем, в темноте, и она разговаривает с ним, как со старым знакомым.
– Я вас проведу к Сидорову, – сказала Таня. – А вы мне за это тоже поможете, хорошо?
– Конечно, – сказал Грубин. – Только сначала я вам помогу, а потом вы меня проводите.
– Идемте, – сказала Таня и пошла впереди Грубина к фургону дрессировщика.
– Свет не горит, – сказала Таня. – Наверное, нет его дома. В город ушел.
– Ну и ладно, – сказал Грубин, который уже готов был забыть о дрессировщике. – А чем я могу вам помочь?
– Вы в город идете?
– Да, в город.
– Если не трудно, проводите меня до столовой. Которая еще не закрылась. Я приехала сегодня, не успела себе ничего на вечер купить и голодная как собака.
– А столовая уже закрыта. Она до восьми.
– Ой, какой ужас! – сказала Таня. – Придется идти к Федюковым, а я у них уже соль занимала и яйца.
– Ни в коем случае, – сказал Грубин. – Я вас так не оставлю. У меня дома есть сосиски. И яйца. Если вы стесняетесь зайти, то я вам сейчас сюда принесу. Я близко живу, десять минут туда и обратно.
– Что вы, как вы могли подумать, что я буду вас утруждать, – запротестовала Таня и улыбнулась благодарно и светло.
И от этой улыбки сердце Грубина застучало, как барабан в цирке в опасный момент воздушного полета. Грубин стоял перед Таней, приглаживал в смущении мокрые всклокоченные волосы и мечтал о том, чтобы она все-таки позволила ему побежать сейчас под дождем домой, занять у соседей масла и хлеба, принести сюда эти сосиски и другие скромные яства.
– Нет, – сказала Таня решительно. – В следующий раз. В городе должен быть ресторан. В каждом маленьком городе есть ресторан. И зовется он по имени местной реки или озера.
– А у нас он называется «Золотой гусь», – сказал Грубин. – Сейчас уже почти десять, а он в двадцать три тридцать закрывается.
– А далеко идти?
– Шесть минут.
– Тогда подождите минутку, я деньги возьму. Вам не холодно?
– Не холодно. А про деньги не думайте. У меня есть.
Но Таня Карантонис не слушала. Она убежала в темноту, и слышно было, как она звенит ключами у невидимой двери.
Грубин стоял, подставив лицо ветру, чтобы не так пылало. В ветре смешивались цирковой запах конюшни и запах мокрых грибов, что росли в лесу за рекой. Он представил себе на мгновение, что Таня Карантонис пришла к нему в гости и пьет чай. Но тут же Грубин отогнал эту мысль, потому что, во-первых, в комнате у него было тесно и не прибрано, а во-вторых, о таких вещах нельзя даже мечтать.
– Я недолго? – спросила Таня.
– Нет, что вы.
– Вы не сердитесь, что я к вам не пошла. Я жутко самостоятельная.
Они вышли из-за загородки и направились через темную площадь. В окнах горели теплые желтые огни, а где-то далеко, в парке, играла гитара.
– Как я могу! – сказал Грубин.
Он шел, повернув голову набок, чтобы лучше видеть Таню, и профиль ее навечно отпечатался в мозгу Грубина.
– Возьмите меня под руку, пожалуйста, – сказала Таня, и Грубин как во сне сунул руку вбок.
Под мышкой у гимнастки пальцам было тепло, и Грубин отвел вниз мизинец, чтобы он находился точно под локтем Тани и мог поддержать его, если Таня поскользнется.
– Я такая трусиха, вы не представляете, – сказала Таня. – А когда первый раз в незнакомом городе, то все улицы кажутся страшными. Мне просто повезло, что я вас встретила. Спасибо Сидорову.
– Да-да, – согласился Грубин, делая усилие, чтобы вспомнить, кто такой Сидоров.
– Вы были очень любезны, – сказала Таня, когда они остановились под вывеской «Ресторан „Золотой гусь“».
– А как же вы обратно пойдете? – испугался Грубин.
– Теперь я знаю, что это близко. Ведь отсюда цирк видно.
– Нет, – сказал Грубин. – Если хотите, я вас здесь подожду.
– Сумасшедший, – сказала Таня и засмеялась. В глазах ее горели зайчики от уличных фонарей, а зубы казались ровными и белыми. – Если вы так обо мне беспокоитесь, то пойдемте со мной в ресторан. Вы не голодны?
– Я голоден, – сказал Грубин смиренно, хотя никакого голода не чувствовал.
Он был счастлив пойти в ресторан с Таней, но, по правде говоря, несколько разочарован, потому что ему хотелось пострадать ради Тани. А для страдания больше подходило ожидание под дождем.
– Вот и отлично, – сказала Таня. – Пошли. А потом проводите меня обратно. Договорились?
В гардеробе Таня сняла куртку, и Грубин отметил, что она успела переодеться. На ней уже было платье. Грубин поглядел в зеркало и себе не понравился. Нос был слишком велик, глаза слишком выпучены, сам он, несмотря на недавнюю стрижку, слишком худ и лохмат. «Сейчас она посмотрит на меня, – думал он, – и скривится. И тогда я уйду на улицу, под дождь».
– Причешитесь, – сказала Таня Карантонис. – Расческу дать?
Грубин давно не был в ресторане, не приходилось как-то. Зал был не полон, но дымен. Его начали переоборудовать на современный лад, но ограничились только столами, шторами и буфетом в углу. Остальное – лепной потолок и стены с позолоченным трафаретом – осталось от старых времен.
Грубин, в неустойчивости чувств, возрадовался, что надел костюм с галстуком. Играл эстрадный оркестр из четырех человек. Грубину очень захотелось, чтобы хоть кто-нибудь из знакомых увидел его здесь с прекрасной циркачкой. Но знакомых, конечно, не было.
