— Одна… одна очень почтенная дама… Я, право, даже не помню, то ли это была битва Зимы с Весною, то ли Севера с Югом… но, в общем, она тоже сейчас последняя в роду… По-моему, и ей не очень нравится махать мечом раз в год по долгу, так сказать, эээ…. А сейчас мне же просто некогда ездить на эту битву! У меня как раз в это время конгресс кондитеров в Малине! Я уже подготовил три доклада, один лучше другого, послал устроителям, и они приняли все три! А до этого я поеду на ярмарку в Цапфендорф, там будут показывать новейшее оборудование…
— Это-то я понял, но ко мне-то вы, любезный Кальдерий, все-таки явились зачем?
— Я хотел попросить, чтобы вы сделали для меня куклу, — уныло пробормотал Кальдерий.
— Ну вот, опять двадцать пять! Мы же вроде начали с того, что кукол с обликом живых людей я не делаю!
— Но почему? Я же не собираюсь устраивать государственный переворот…
— Да поймите же, несчастный, — загремел Тинкертоц, — что такая кукла — это неэтично! Даже для того, чтобы она могла хотя бы ходить и завязывать себе шнурки на башмаках, мне придется напихать в нее столько кристалликов памяти, столько ультрамикропроводочков, настроить такой тонкости схемы, что это будет ваше подобие почти во всем. И что вы станете с ним делать? Пошлете его махать мечом против какой-то старухи?
— Она вовсе не старуха, а даже ещё очень хорошо сохранившаяся дама!
— Это дела не меняет. Пошлете разумное существо заниматься какой-то семейной враждой… а если он погибнет?
— Никто ни разу в этой битве не погиб, — запальчиво отвечал Паннакот. Ее смысл в самой битве, а не в победе там, или что… Ну, бывает, я там отморожу палец… или ухо… но ведь куклу можно было бы сделать морозостойкую…
— Никакую куклу я делать не буду, — отрезал Тинкертоц. — ни морозостойкую, ни тугоплавкую, ни даже газоразрядно-режущую! Подумать только, а что бы он делал после этой битвы? Вы бы его выключали? Ставили бы в шкаф до следующего года? Стыд и позор вам, Кальдерий, вы сын моей лучшей ученицы, и несете такую ужасную чепуху!!! Ну ладно, я был молод, натворил ошибок… но кто вам сказал, что я их буду повторять???
Паннакот вздохнул и повесил голову.
— А Мелисента ведь редкая умница… Как она поживает, кстати?
— Хорошо, — отвечал воитель поневоле, — матушка-то, слава Богу, здорова и крепка… Привет вам велела передавать.
— Один привет? Без варенья?
— Да я вас вареньем залью, достопочтенный, каким хотите — с марципаном, из томатов, из опунции, из мексиканской агавы с червячком, из райского яблочка, из апельсинов, пассифлоры… да хоть из фрукта жак! Только помогите мне как-то избавиться от этого дурацкого сражения, я же, в самом деле, не былинный герой какой-нибудь, да и ход времен года не нарушится, если я не помашу мечом…
— А вдруг? Наверняка-то вы не знаете…
— Не знаю, — сказал Паннакот. — Так-то я человек здравомыслящий, но иногда вот тоже подумаю — а вдруг? А ведь это же сады… поля… виноградники… пасеки… выпасы… и не один же я с этого живу, вот мне как-то и того… боязно. Не погубить бы это все ненароком-то… В конце концов, и прадед, и прапрадед, и прапрапрадед… зачем-то же ездили на битву?
Тинкертоц посмотрел на гостя с сожалением.
— Даже и не знаю, право, чем бы я мог вам помочь, мальчик мой… Я давно оставил грандиозные проекты, занимаюсь вот полезными мелочами, изощряюсь, так сказать… Вот делаю механических пчел, дабы они могли летать дальше обычных и служить дольше, да и суровый климат им нипочем…
Тут старик прервал плавную речь. Несколько мгновений он смотрел на Паннакота, потом фыркнул, как собака спросонок, и велел показать ему на карте место битвы. Кондитер указал точку на Полярном круге.
— Хм-хм, — прогудел Тинкертоц. — Я на самом деле совершенно не знаю, как вам могут пригодиться мои пчелки. Это обычные создания, летают, собирают нектар… Но было бы интересно испытать их в совершенно уж суровом климате… да и расстояние большое… ах, как вы удачно пришли, Кальдерий, как удачно…
— Ну так, а битва-то?
— Точите меч, — отрезал чародейный механик. — А доклады отдайте вашей матушке, она отлично их прочтет, насколько я помню, она мастерица была не только варенья варить и трансмутации устраивать… И перед отъездом заходите ко мне, может, мои пчелки чего-нибудь и разведают…
Проклиная все на свете, Паннакот вылез из мотосаней и побрел, проваливаясь по колено в нехоженые снега. Что-то случилось с топливной системой — не разбирать же все на морозе… и о черт, опять придется просить оленей у фрау Ингеборги, а это так унизительно… Снег скрипел, меч со скрежетом волочился сбоку, и Паннакоту пришлось отстегнуть его и взвалить на плечо, как лопату или весло. Он брел в полярной ночи под северным сиянием, от которого тьма не становилась светлее, а только приобретала особый оттенок вроде мятного леденца. Бедняге даже запах леденцов мерещился — тут, где всегда пахло только холодом и оленьей мочой… «Ну и ладно, — думал Паннакот, — в этот раз я уж точно ей скажу…» Сказать он собирался уже лет пять или шесть, не всегда одно и то же, но каждый раз взгляда бледно-голубых глаз фрау Винтер было достаточно для того, чтобы все слова не просто замерзли в горле, а прямо-таки сублимировались, как лед на ветру. Ветер, между тем, толкал бедолагу кондитера в спину, как бы намекая, что нечего и пытаться повернуть обратно, не сделав привычного дурацкого дела. А старик Тинкертоц, к которому Кальдерий зашел, как было условлено, так ведь ничего толком и не сказал. Ещё и хихикал — мол, тебе понравится, поезжай… Понравится! Как ЭТО может понра… оооой!
Паннакот споткнулся и провалился в сугроб.
И это был очень странный сугроб. Не мягкий и пушистый, но и не жесткий, выстуженный ветрами. Он принял в себя окованного сталью и вооруженного мечом Паннакота, и окружил его плотной массой. Вокруг пахло, как в молочной лавке. С носа незадачливого бойца скатилась подтаявшая снежинка.
Она была сладкая.
Паннакот не поверил, конечно. Он съел добрую пригоршню довольно жирного сладкого снега — конечно, это было не настоящее сливочное мороженое, но все-таки молоком и медом отзывалось. Заодно Паннакот нечаянно лизнул стальную перчатку, и боль в примерзшем кончике языка подтвердила, что это ему не снится и не кажется. Он не знал, что и думать, однако сидеть в сугробе, пусть бы и кондитерском, не стоило. «Эдак ещё замерзну…Вон, уже и в ушах звенит… и точки какие-то пред глазами мелькают». Паннакот собрался с силами и не без труда, опираясь на меч, вырвался из липкой ловушки. Гудение и звон стали громче, а точки перед глазами и вовсе замельтешили. «Зря я ЭТО ел», — подумал Кальдерий, леденея от страха изнутри, но рукою непроизвольно замахал, отгоняя мельтешение — и что-то холодное и колючее зашевелилось в ладони. При свете полярного сияния он разглядел слюдяной блеск крыльев, усики, большие сетчатые глаза… это были стальные пчелы старика Тинкертоца! Позади развороченный сугроб гудел уже очень громко и сердито, и Паннакот, забыв, что на нем надето немало одежек и сверху ещё панцирь, который даже самые суровые механические пчелы едва ли смогли бы пробить, припустил от улья изо всех сил к видневшемуся вдали замку. Несколько раз на бегу он поскальзывался на льду, который был, судя по запаху, фруктовым. Пчелы отстали, однако Паннакот все трусил мелкой побежкой просто потому, что остановиться означало задуматься, а на это у него сейчас недоставало сил.
