ответ. Капитан был неисправимым лицемером. Да и, при всем уважении к судовому жаргону, молодой парень ну никак не тянул на деда.
Последняя неделя с мастером давалась особенно тяжело. Его подкосила история со сломанным движком, да и паршивая воспитательная характеристика, словно мышь, пробежала между нами. Василий обещал удалить тот гневный отзыв из системы и написать нормальный. Первую половину обещания он сдержал, но вторая версия документа оказалась немногим лучше первой. По меркам средней школы я был троечником с минусом и не дотягивал до требуемого компанией уровня. Если Алексей Тихонович хотя бы назвал мои литературные труды приемлемыми, то в отношении профессии я и этого унизительного слова не заслужил.
Больше всего сложившаяся ситуация задевала меня тем, что возразить против новой характеристики я уже ничего не мог. Мне ее написали с уверениями в том, что оценки вовсе неплохие, и даже старпом “получил от меня одни тройки, я даже самому себе их поставил”.
У Махеша, нашего доблестного кадета, который саботировал мою работу, за английский и то была четверка, а мне дали три балла. На единственную просьбу повысить именно эту оценку капитан мне ответил: “Да мне вообще все равно, как вы там знаете английский. Главное, чтобы в работе могли использовать. А так – разницы нет”.
Но очевидно, что разница, все-таки, была.
Последняя неделя вымотала капитана – а, следовательно, и нас – до основания, и тому были объективные причины.
После тяжелых будней и целой серии портов нон-стоп на следующий же день после Гонконга Василию Петровичу стукнуло в голову сделать инспекцию кают.
– Ну, ты сам справишься на вахте? – спросил меня капитан перед началом обхода.
“Конечно, не справлюсь. У меня же нет диплома и, уж тем более, опыта. Я вообще никто”, – подумал я в ответ.
– Справлюсь, – выдавил я из себя с улыбкой, отметив, насколько я становлюсь неприятен сам себе при беседах с капитанами. Будто желаю подлизаться и компенсировать тем самым их плохое мнение обо мне.
Обход кают готовился основательно. К задаче привлекли должностных лиц в полном соответствии с правилами компании, которая решила, что не повредит организовывать сие мероприятие каждую субботу. Капитан взял с собой старпома и нового деда, который был старше меня всего на 5 лет.
Каких-то полчаса понадобилось Василию, чтобы разъяриться.
И действительно: чего можно было ожидать от экипажа, изнуренного недосыпом и перегрузами в портах? Конечно же, идеального порядка в берлогах на следующее же утро после отхода, состоявшегося где-то в три часа пополуночи.
– Да у тебя же самая ужасная каюта из всех! – напал на меня капитан, как только пришел обратно на мост. – Даже у филиппинцев чище. Они вообще каждый день у себя убирают.
Я молчал.
– Неужели у тебя и дома так грязно? Наверняка нет: это же твоя собственность, и ты не будешь с ней так обходиться.
Я снова молчал.
– Если тебе непонятно, то все каюты принадлежат судовладельцу, и ты обязан поддерживать чужое имущество в порядке. Ты тут всего лишь гость.
Если бы я мог, то стал бы молчать еще больше.
– Ответь что-нибудь! – вскипел капитан. – Я же не знаю, о чем ты думаешь. Может, посылаешь меня в далекое путешествие.
О, как он близок к истине!
– А что мне ответить? – я старался говорить ровно. – Уберу.
– Прекрасно, – Василий развел руками и сел за компьютер. – Стыдно должно быть, но тебе ведь наплевать.
Мне всегда очень нравилось, как начальники, пусть и локального разлива, мнили себя величайшими судьями рода человеческого. Подобно архангелам, стоящим на страже небесных врат, капитаны решали, кому попадать в рай, а кому навеки сгинуть в геенне огненной. В их руках сосредоточены механизмы для мгновенного уничтожения карьеры любого, кто им не понравится. Даже внешне.
Конечно, я себя чувствовал неловко, особенно в свете того, что проверка была устроена без объявления войны, и невозможно было подготовиться к ней. Да и ночью ничего не хотелось. Уборке я, как ни странно, предпочел здоровый четырехчасовый сон, после которого не то, что на вахту, – лежать было лень.
Миша, хоть и спал больше, пришел на мостик еще более помятым, чем я. С самого приезда он не испытывал большого рвения к работе, ведь уже который раз его обещали продвинуть в старпомы, но кончалось это одними разговорами.
– В общем, едем, как едем, – произнес я привычные слова, означающие, что обстановка вокруг позволяет, например, сесть в кресло и предаться чтению хорошей книги, иногда поглядывая в пустой экран радара. – Ничего интересного.
– Понятно, – без особого интереса протянул заспанный Миша, ведя ладонью по коротким, но вьющимся мелкими кучеряшками, белобрысым волосам.
– Так ты вахту сдаешь, значит? – Василий вскочил с кресла и подошел к нам вплотную. – Я же просил по чек-листу, громко и отчетливо, английскими словами. У нас в любой день может быть аудит.
Представляю вашему вниманию еще одну паранойю моего любимого капитана. С самого первого дня на борту Василий, заламывая руки, рассказывал о том, как нехорошие дяди из менеджмента могут неожиданно прийти и снять данные с судового “черного ящика”, чтобы проанализировать качество несения вахт, соблюдение правил морского движения и общение внутри экипажа. Чаще всего претензии возникали к пересменке, осуществляемой по-русски, а не на официальном рабочем языке.
– Что у нас написано в журнале? – любил спрашивать Василий. – Какой у нас communication language[1]?
– Английский, – уныло отвечали мы ему.
– Правильно, – не снижая напора, продолжал капитан. – Не русский, не тагалог, не эсперанто, черт побери. Английский!
– Понятно, – следовал за этим наш ответ.
– Ничего вам не понятно. Сколько я еще буду повторять? Берете чек-лист на смену вахты и зачитываете вслух. Только громко, чтобы микрофоны записали.
– Хорошо, – сказал я и взял толстую книженцию, открыв на нужной странице.
Миша оживился и едва сдержал улыбку от нелепой ситуации.
На судне есть подобие “черного ящика”, который называется VDR – Voyage Data Recorder[2]. Он ведет запись показателей приборов, снимает видео с радаров и электронных карт, а также пишет звук на мостике. По нашим правилам, данные могли снять только за период двенадцати часов до момента швартовки к причалу. И все меры предосторожности, которые так отчаянно пытался внедрить Василий, теряли свою ценность на долгом переходе, потому что никого не интересовало происходящее за неделю
