Шайба, довольно кивая в такт каждой строке, под конец не удержался и добавил еще строфу от себя. На русском — но Ильич, уже поднаторевший в синхронном переводе, тут же бойко переложил его слова на древнегреческий:
Если реальный пацан, то выныривай смело.
Ежели нет, оставайся ты в бочке, как чмо.
Или на дне вместо мужа лежит солонина?
Студнем трясется, потеет и ловит очко!
Неожиданно для обоих пиитов бочка вдруг забурлила и из нее наконец вынырнул тот, кому некогда принадлежало полмира. Выглядел он настолько жутко, что струхнул даже Шайба. Лицо полководца являло великолепный плацдарм для разведения опарышей: на нем дрожали холодцом уцелевшие клоки кожи и красовался только один, вылезший из орбиты, левый глаз. Кудрявые его волосы, памятные Ильичу по античным скульптурам, ныне превратились в редкие кудельки, свисающие с прогнившего черепа эдакими давно не сосавшими полудохлыми пиявками. Тело, некогда поджарое и мускулистое, превратилось в одно сплошное одутловатое и синюшное трупное пятно, а на левом боку плоть и вовсе треснула, обнажив ребра, словно пружины у старого дивана. Тем не менее на широкой груди грека еще можно было распознать татуировку, на которой аппетитных форм нимфа всеми доступными ей способами удовлетворяла вставшего на дыбы бородатого кентавра.
С ужасом глядя на обитателя бочки, Ленин вдруг вспомнил строки любимого Некрасова:
Губы бескровные, веки упавшие,
Язвы на тощих руках,
Вечно в воде по колено стоявшие
Ноги опухли; колтун в волосах…
В целом, покрытый с головы до ног струящимся ручьями тягучего меда, Македонский смахивал на гигантскую навозную муху, чудом вышедшую победительницей в битве с вазой варенья и теперь с отяжелевшими крыльями ползущую умирать на родную помойку. Однако сохранившийся левый глаз глядел пронзительно и надменно, буравя непрошенных гостей насквозь.
Сплюнув в бочку, завоеватель половины мира выжал обеими руками пропитанную медом куцую бороденку (та действительно сразу превратилась в колтун), перекинул ноги через борт и тяжело спрыгнул на каменные плиты. Здесь он сильно встряхнулся, отчего во все стороны полетели липкие капли, и упер изъеденный временем палец в Ильича:
— Имя?!
— Владимир Ильич Ульянов, — поспешил ответить Ленин.
Македонский перевел палец на Шайбу и недобро уставился на его лоб, украшенный зашпаклеванной дыркой.
— А это това… — хотел было представить Шайбу Ленин, но грек вдруг поразительно легко прыгнул на уголовного, охватил обеими руками его толстую шею и начал душить.
— Помогите! — заорал Шайба, не ожидавший нападения. — Меня зомби убивают!
— Я узнал тебя, Полифем, — рычал полководец, сжимая могучие кисти все туже и туже. — На лбу твоем осталась дырка от глаза, который выколол тебе отважный Одиссей.
— Братан, сделай что-нибудь! У него крыша поехала, — хрипел Шайба Ильичу.
Ленин попытался отодрать руки полководца от горла, но Александр, ругаясь на древнегреческом, даже не заметил его слабых стараний. И тогда, поняв, что помощи не последует, уголовный из последних сил коварно пнул носком левой ноги полководца по голени, подло ударил его правым коленом в пах, звучно хлопнул его ладонями по обоим ушам — и таки вырвался из железных объятий.
— Уверяю вас, это не киклоп, — поспешил объяснить греку Ленин. — Это мой боевой соратник Николай Шайба, товарищ абсолютно проверенный и надежный.
— Вот пиндос, а! — Шайба ощупывал шею, отказывающую поворачиваться в стороны.
— А почему он говорит на греческом? — обвиняюще спросил Македонский. — И почему утверждает, что я родился за пределами Эллады? Только циклоп, не покидающий пещер Этны, не знает моей великой биографии.
— Он не говорит по-гречески! А великой вашей биографии мой товарищ не знает, потому что всю жизнь провел за пределами Ойкумены, в стране снегов и медведей. Отверстие в его лбу, которую вы ошибочно приняли за выколотый глаз, — след ранения, от которого он скончался, — поспешно разъяснил полководцу Ильич.
— Тогда поговори с ним на его языке, — велел Македонский. — Я завоевал Персию и Индию, Финикию и Мессопотамию, Египет и Вавилон, я слышал сотни языков и наречий, и все эти народы трепещут при одной мысли обо мне. Докажи, что он жил там, где не знают про Александра, завоевателя мира.
— Товарищ Шайба, — демонстративно громко обратился к напарнику Ленин. — Прекратите употреблять свои бранные слова. Они имеют совершенно иное значение на греческом языке и могут быть истолкованы товарищем Македонским превратно. Например, слово, которым вы только что его назвали, обозначает жителя древнегреческой колонии. Эдак мы с вами совершенно восстановим его против себя.
— Это я еще не ругался, это я только с ним поздоровался, — процедил уголовный, но все ж таки пообещал быть сдержанней.
Македонский, внимательно слушавший их разговор, тряхнул головой и милостиво и признал, что этот язык ему незнаком. После чего подозрения с Шайбы в том, что он нечеловек, были сняты и переговоры наконец стали возможны. Продумавший их тщательно Ильич бегло обрисовал полководцу пестрый состав участников съезда и перешел к сути: узурпации власти со стороны Хуфу.
— Каждому исторически и политически подкованному человеку отлично известен факт, что жрецы покоренного вами Египта официально признали вас сыном бога Амона и фараоном, — грамотно нагнетал он атмосферу. — Так по какому праву Хуфу, этот хвастливый болтун, не побежденный вами лишь потому что он предусмотрительно предпочел скончаться за три тысячелетия до вашего появления в Египте, претендует на полное и безоговорочное руководство миром? Кто вообще такой, этот Хуфу, какой след он оставил в истории человеческой цивилизации? Этот претенциозный махровый дурак квохчет над своим склепом как курица над яйцом — и это все, чем он известен…
Темпераментного Македонского долго обрабатывать не пришлось. Выпучив в бешеной ярости единственный глаз, он поклялся Зевсом и всеми олимпийскими богами, что возглавит армию и снова повергнет египтян в трепет, возвратив себе власть и трон. Ленин поддакивал, кое-что переводя Шайбе, но чаще просто многозначительно наступая уголовному на ногу, чтобы не дай бог не брякнул чего невпопад. Велев собрать ему через несколько дней войско для смотра, Македонский, словно Ихтиандр нырнул обратно в бочку и ушел с бульканьем на дно — обдумывать тактику предстоящей битвы.
— Что, Вовчик, торпеду из него делать будем? — без перевода угадал ленинскую стратегию уголовный.
