3.
Глядя в старое зеркало, бывший президент России увидел Красную площадь с желтым кругом перед Мавзолеем. В центре круга стоял памятник Ленину на высоком постаменте. Ленин простирал руку к Мавзолею, то есть к самому себе. На постаменте золотыми буквами было написано: "Ильичу, который вернулся к нам на 35 дней". Дальше были выбиты даты второй жизни вождя всемирного пролетариата. К дверям Мавзолея стояла длинная скорбная очередь. Многие плакали.
Теперь он понял, зачем тут ворон и чего женщина хочет от него. Это случилось как-то само собой, без участия его воли. Был человеком, стал вороном, вот и все. Сейчас он летел вороном в синем небе и смотрел вниз черными блестящими глазами, исполненными ровного внимания и спокойного любопытства. С высоты он увидел треснувшую, расколовшуюся, снявшуюся с якорей, в очередной раз куда-то наобум поплывшую бедную Россию. Еще он видел развалившиеся дома в деревнях, и пересохшие реки с желтыми обрывистыми берегами, и огромное озеро, на поверхности которого плавали клочья мерзкой белой пены, вытекавшей из труб якобы очистных сооружений, которые ему когда-то с такой помпой показывал его друг-олигарх. Он и тогда знал, что это туфта, но счел за правильное поверить. Вскоре внизу появился город, в котором какая-то ужасная сила вырвала трамвайные рельсы из асфальта. Рельсы были загнуты и торчали вверх, как полозья гигантских санок. Трамвай лежал на боку. Он взмахнул крыльями, тяжело разворачиваясь в воздухе, и полетел дальше и увидел своими черными равнодушными глазами пустую площадь городка, ветхие уродливые гаражи, магазинчик, на крыльце которого стояли несколько таджиков в оранжевых робах, русскую женщину с разбухшими больными ногами, сидящую на брезентовой табуретке и продающую сгущенку из белого эмалированного ведра. На заднем дворе заброшенного колхозного склада мужики сверкали сваркой, за какой-то надобностью прилаживая друг к другу два железных столба. Прямо перед ним в синем небе возникла красная кирпичная колокольня с куполом, от которого остался только ржавый остов, сквозь который росла прямо в небо маленькая, но обильно покрытая листвой березка. Он сделал маневр, облетая небесную березку, и увидел внизу нищего старика, усердно шаркавшего ногами по асфальтовой дорожке в новом микрорайоне огромного мегаполиса. Сзади затренькал звонок и старика обогнала девочка на велосипеде. Вскоре старик встал у дверей магазина и стоял с робко вытянутой ладонью, скорбно глядя в пустоту и пожевывая голодным ртом. Люди входили и выходили и не замечали его. Президент хотел было прежним, самоуверенно-решительным жестом, которым так восторгались его льстецы и поклонники, достать из кармана свое дорогое французское портмоне цвета красного вина, а из него вложенные туда с утра специальным человеком новенькие, чистенькие тысячные купюры и одну дать старику… но тут вспомнил, что он ворон, что у него нет рук, а есть крылья, что он летит и что вокруг небо. Синее, синее небо.
Он все летел и летел в этом синем бесконечном небе, и под ним все плыла и плыла бесконечная зеленая земля с маленькими городками, в виде которых было неискоренимое сиротство и затаенная тоска. Крыши говорили ему о человеческой жизни, в которой нет счастья. Дворы с мусорными баками транслировали ему в небо весть о том, что ничего нигде никогда не меняется. Заросли чертополоха на обочинах проселочных дорог посылали ему в небо весть о том, что никто в этой его любимой стране никогда не справится ни с чем. И он видел все таким, каким оно было: неприбранным, неловким, жалким, поруганным, оскорбленным.
Он очнулся на колченогом стуле с полукруглой спинкой посредине темной избы с низким окном. На его бледном лице со слабым узким подбородком и длинным ртом был пот. Ворон сидел на черной балке под потолком и внимательно смотрел на него блестящим, не знающим возраста, глазом. Кошка все спала. Женщины не было. Он чувствовал ломоту во всем теле, как после большой физической работы, но мысли в голове были ясными. Заскрипела тяжелая, по-старинному утепленная ватой дверь, и женщина вошла в дом. Рукава у нее были закатаны, руки мокрые, светлая прядь выбилась и упала вдоль лица. Она поставила большую железную лейку с прикрученной проволокой ручкой в угол. Она ходила поливать салат. Она сама выращивала для себя салат.
— Очнулся? — со смешком и грубоватой простотой спросила она его.
— Полетал?
— Полетал.
— Ну, видел?
— Видел.
— А понял? — с насмешкой спросила она.
— Понял, — сказал он.
— Ну, если понял, иди. Тебя уже ждут.
Он встал и на неуверенных после долгого пребывания в небе ногах прошел по щелястым доскам к двери, потянул ее и, щурясь от яркого солнечного света, вышел на улицу. На грядке в маленьком огороде перед избой росли салат и укроп. Земля вокруг зелени были темной от только что пролитой влаги. Пес спал у будки, положив крупную голову на большие, сильные лапы, и даже не поднял головы. Тяжелая цепь мирно лежала рядом с ним. За огородиком, в ста метрах от дома, на ровном лугу, который он пересек несколько часов или несколько дней назад, стоял бело-голубой вертолет с открытыми дверцами кабины. В кабине сидели летчики в шлемофонах. Из кустарника на краю луга глядели в подслеповатые окна избы снайперские винтовки и даже один гранатомет его личной охраны. Откуда-то сбоку вдруг возник человек в странном для этих мест итальянском костюме стоимостью три тысячи евро и в остроносых сияющих туфлях из мягкой черной кожи. Галстук у человека был красно-сине-белых государственных цветов, а в его узел была воткнута булавка со скромным брильянтом. Лицо его было знакомо бывшему президенту и при этом незнакомо — лицо влиятельного деятеля, лоббиста интересов, представителя клана, министра на службе народа, опытного интригана, человека власти, живущего в большом особняке в элитном поселке с охраной и видом на озеро. Таких вокруг него прежде всегда были тысяча и еще тысяча. И он не мог запомнить их всех, да это и не надо было, потому что все они были одно и хотели одного и действовали с утомлявшим его однообразием корысти и хитрости.
— Владимир Владимирович, здравствуйте! — сказал человек, пристраиваясь сбоку и стараясь идти с ним в ногу. Они медленно шли вдвоем по мягкой земле и высокой траве. В жарком солнечном сиропе кружили бабочки-лимонницы и гудели пчелы. — Ваш самолет уже ждет вас в аэропорту. Нам до аэропорта час с лишним лету… Как вы отдохнули?
— Отлично, — с прежней бодрой решительностью и легкой иронией в голосе, тоже прежней, отвечал президент. — Как там в Москве?
— Госдума час назад приняла решение признать все произошедшее этим летом непроисходившим. Эти дни вычеркиваются из отечественной истории как бессмысленные. В учебниках о них ничего не будет. Возвращаемся к основам, так сказать. Без смерти нельзя.
