Этот Вилен смешной, конечно. Нелепый даже. Плащ этот, велосипед с зонтиком, шлепанцы. По крайней мере, он мне нелепым показался вначале. Когда Хал на него наезжать начал, мне даже жалко стало — взрослый мужик, а отпор дать не может. И разговаривает — словно стесняется чего-то все время.
А потом, когда мы тягач начали чинить… ну, не чинить, а пытаться отремонтировать, чтобы он завелся, Вилен оказался самым главным. И мы все его слушались. Я, честно говоря, не верила, что у нас получится. А он знал. И всё по его вышло. Теперь мы — сила. И будем сражаться. Страшно, конечно, но не так, как там, за желтой стеной, где мы тягач и оружие оставили. Там я просто до обморока испугалась — голоса эти, шум. И главное — ведь все эти люди, которых мы слышали, они же, наверное, умерли давно…
Жуть. И объяснения никакого нет. Мы, пока сюда шли через весь город, все пытались понять — что это за стена, почему звуки, почему провода танцуют? Ник сказал, что это все наверняка как-то связано с тем, что со всеми нами случилось. Хал больше молчал, он, когда не понимает, всегда молчит или повторяет «сила дурака в молчании». Ну, хоть на это у него ума хватает.
А Вилен предположил, что мы столкнулись с каким-то неизвестным физическим явлением вроде электростатического поля, только стабильного во времени и пространстве. Они с Ником заспорили, но я ничего не поняла и молчала вместе с Халом.
Спорили, спорили, но так ни до чего и не договорились. Очень надеюсь, что, по крайней мере, поле это безопасно для здоровья. Мне болеть нельзя, потому что я обязательно с мамой должна встретиться. Вернуться домой. Когда наша партизанская война закончится, я поеду в Иркутск. Попрошу Вилена, чтобы он отремонтировал какую-нибудь машину, возьму Камила и поеду. С Камилом мне ничего не страшно. Я всю жизнь мечтала о таком друге — сильном, смелом и надежном.
Вот он лежит сейчас рядом со мной, спит вроде, но ушами все время двигает — слушает, что вокруг происходит. И если человек где-то по улице проходит, сразу вскакивает и всем своим видом показывает — тревога!
Люди здесь ходят часто. Мы второй день ждем Вилена и Бабая. За это время человек двадцать видели. Один раз группа из пяти человек даже завернула в школу. Мы уже приготовились уйти, но они походили по первому этажу — и ушли.
Вообще, тут ночью очень жутко. Все время кажется, что кто-то бродит внизу, по пустым классам, звуки какие-то раздаются оттуда. Но я всегда на Камила смотрю. Если он спокоен, значит, это всего лишь мыши. Или призраки. Призраков я не боюсь.
Я боюсь людей.
Бабай приходит утром на третий день ожидания. Приходит один. Хал, дежуривший у чердачного окна, тихонько свистит, привлекая внимание спящих Ника и Эн. Камил вскакивает, стуча когтями, подбегает к дозорному и высовывает лохматую морду в окно. Неизвестно, что он там видит, но неожиданно начинает махать хвостом и вываливает язык, словно бы улыбаясь.
— Он его признал! — радостно говорит заспанная Эн.
Ник хмыкает, снимает автомат с предохранителя и идет вниз. Вскоре он возвращается с Бабаем. Глава общины выглядит сильно похудевшим. Синяки на лице почти прошли, но двух передних зубов как ни бывало.
— Живые, значит, — говорит он вместо приветствия. — Едрит-архимандрит. Очкарик ваш тоже живой. Измудохали его сильно.
— Нафига, блин? — удивляется Хал. — Чё с него взять, с дохода?
— Проверка, — криво усмехается щербатым ртом Бабай. — У нас теперь так — всех новичков проверяют: кто, откуда, зачем пришел? Ну, и все такое прочее…
— Аслан приказал?
— А кто же еще. Он же теперь — власть. — Бабай наклоняет голову и тихо добавляет: — Сволочь, сука.
— В чем заключается проверка? — озабоченно спрашивает Ник.
— А у них все просто, парень — трое держат, один бьет ментовской дубинкой и вопросы задает.
— И? — напрягается Ник.
Не то чтобы он не верит в Юсупова, но уж больно жуткая картинка рисуется в мозгу.
— Нормально всё. Не сказал он про вас. Всё кричал про сторожа убитого и бандитов с двадцать пятого километра. «Вы же полиция, вы должны задержать преступников!» Кремлевские ржали потом долго.
— Понятно. А сейчас он где?
— Отлеживается. Бабы ему ребра тряпками перетянули, листами подорожника облепили. С завтрашнего дня на работу должен выйти. Пока его в землекопскую бригаду отрядили.
Бабай умолкает, оглядывает чердак, рюкзаки, спальники, задерживается взглядом на автоматах, встречается глазами с внимательно следящим за ним Камилом и переводит разговор на другое:
— Я смотрю, прибарахлились вы… Танковое училище?
— Угу, — кивает Ник.
— И сожгли потом.
— Чтобы врагу не досталось.
Бабай вытаскивает грязную тряпицу, заменяющую ему носовой платок, вытирает пот, выступивший на лысине.
— А Аслан со своими бошки ломают — кто пятерых его людей завалил и пожар устроил.
— Четверых, — поправляет Хал. — Мы, блин, четверых мочканули.
— А-а, значит, пятого не вы… — Бабай делает движение глазами — словно что-то отмечает для себя в памяти. — Ну, я так и подумал. Четверо-то пропали, с концами. А одного возле бывшего ресторана «Акчарлака» нашли. Четыре дырки в спине.
— Из чего стреляли? — заинтересовано спрашивает Ник.
— А в него не стреляли. Проткнули почти насквозь и ствол за shy;брали.
— Это же Фи… — начинает Эн, но Ник резко обрывает ее:
— Погоди! Значит, они не знают, что…
— Что «что»? — прищуривается Бабай.
— Что у нас есть танк, двести стволов, патроны и гранаты! — режет правду-матку Хал.
— Едрит-маргарит, вот, значит, как… Ну-ну… — кивает Бабай. — А делать что собираетесь?
— Есть хотите? — отвечает вопросом на вопрос Ник и пододвигает к Бабаю вскрытую банку тушенки, в которую воткнут штык-нож.
— Рахмет[30].
Пока он ест, аккуратно, не роняя ни кусочка мяса, ни капли жира, на чердаке царит тишина, нарушаемая лишь постукиванием ножа о банку. Когда с тушенкой покончено, Камил подходит к Бабаю и, наклонив голову, внимательно смотрит на опустошенную банку.
— На. — Бабай ставит ее перед псом.
Камил радостно вылизывает жестянку и уходит в свой угол.
— Вы ему понравились, — тихо говорит Эн.
— Меня больше удивляет, как он вообще с вами ходит, — флегматично отвечает Бабай. — Видать, не может собака без людей. А про Танковое народ знаете, что говорил? Что там тысячи собак, людей жрут на раз. А дальше на запад по Оренбургскому тракту вообще местность зараженная, газ какой-то желтый или туман. Все, кто туда попадает, с ума сходят и мрут, как мухи.
