— Але–е, — сонно ответил телефон. — Ты, что ли, мать?
— Я…
— Опять?! — голос на том конце провода зазвенел. — Опять приходили? С–сволочи! Как ты?
— Нормально.
— Я тебе дам, нормально! — вызверилась психотерапевт, а с недавних пор сердечная подруга Ленка. — А ну–ка, мать, реви!
Юля промолчала, и Ленка вдруг зашмыгала сама.
— А я тебе работу нашла, — всхлипнула она. — Приеду — расскажу, только ты без глупостей, ладно? Дождись!
— У меня денег нет.
— Ну… все равно приеду, — вздохнула Ленка. — Потом отдашь!
Юля положила трубку. Мика задумчиво таращился на нее из одеяла и молчал. Уже больше года молчал, смотрел и думал — о чем ? Психиатр только руками разводил, но Юля знала, что Мика просто спрятался в своем шестилетнем мирке и смотрит оттуда страшную сказку под названием жизнь.
Барсуков встал в семь утра, сделал зарядку, выпил кофе, помылся, побрился тупой, словно каменный топор, бритвой, прилично оделся и не утерпел, выкурил–таки сигаретку.
Сегодня была суббота, второй рабочий день после среды. Сегодня Барсукова ждали тушки, и Барсуков собирался быть в тонусе как минимум до двадцати одного ноль–ноль. Тушек из группы психологической реабилитации Барсуков любил нежной, хотя и корыстной любовью. Тушки портили холст этюдами и пейзажами — в целях успокоения нервов и просветления чувств, — чем держали на плаву дипломированного художника и запойного гения Григория Барсукова.
Кроме того, сегодня грозился заскочить Пашка — именно заскочить, поскольку «разговор, Барсук, к тебе деловой, нам товарищ майор на линии не нужен». Пашка, конечно, тот еще хмырь и в долг не даст, но Барсуков немного стеснялся однокурсника. Пашку возил живой шофер, Пашка щеголял красным шарфом до пола, пиджаком в блестках и настоящей вересковой трубкой. Пашка стал процветающим галеристом, и все, что Барсуков мог противопоставить его успеху — чистый вид и трезвый взгляд.
Пашка обещал к девяти, перезвонил в полдень и приехал к двум. На раритетной «Испано–Сюиза».
— Не кипишуй, Барсук, — вальяжно оборвал он робкое Барсуково возмущение. — Приседай, подброшу.
Барсуков назвал координаты, дюжий Пашкин шофер поколдовал в навигаторе, и серебристый корабль отчалил к ближайшей дорожной развязке.
— Мытищи, Мытищи… — пробурчал Пашка и изящно выматерился. — Знаешь, Барсук, зачем ты в этот дебил–дом ездишь? Нет, не на работу! Ты на убогих смотришь и радуешься, что еще не спился.
Пашка закурил. Барсуков молчал, принюхиваясь. Настоящий табак!
— Сопьешься, — предрек галерист после значительной паузы.
Барсуков пожал плечами.
— Я тебе, Барсук, работу дам, — сказал Пашка, не дождавшись ответа. — Настоящую. Денежную. Про Мытищи забудешь. Дебилы — побоку. Тебя уважаемые люди узнают.
Пашка погладил экран навигатора. Барсуков присмотрелся: обычная транспортная схема… ан нет, необычная! Кружочки транспортных терминалов сплетались в густую паучью сеть, много гуще того, что Барсуков когда–либо видел. Гуще, чем в институтском учебнике географии. Гуще, чем на проездной карте, с которой молодой Барсуков объездил, считай, полсвета в поисках сначала успеха, а затем пропитания.
— Вот кто о тебе узнает! — Пашка погладил экран. — Соображаешь?
Под его пальцами зажглась надпись «Нью–Йорк» и значок «Спецпропуск».
Шепотки про Нью–Йорк и страну «Америгу», которых нет на обычных дорожных картах, Барсуков слышал часто. Как и все, впрочем.
А Пашка разливался прокуренным соловьем. Работа, мол, непыльная. Портреты. Женские в основном. Заказчик серьезный. Ну, понятно, Пашкина комиссия. Понятно — качество и сроки.
— Есть один нюанс, — поморщился Пашка. — Ничего противозаконного, но… Впрочем, сам увидишь.
Барсукова высадили перед скорбным домом.
— Сегодня заканчивай с богадельней, — велел Пашка, — завтра выходи.
Согласия Пашка не спрашивал. Он лучше знал.
Барсуков проводил серебристый кабриолет взглядом и не удержался–таки. Выкурил еще одну сигаретку.
Альтернативно–чувствующие ждали его. Тушки… Барсуков вздохнул и в который раз зарекся думать это слово. Они были разные. Не глупые, и не умные. Не веселые, и не грустные. Почти все работали — курсы психологической реабилитации стоили дорого. Менеджеры, продавцы, консультанты. Среди них встречались тушки… люди с зачатками вкуса и способностей.
Барсуков развернул голограмму «Яблоневый сад» и предложил поработать кистью и красками. Через полчаса прошелся среди мольбертов, заранее зная, что увидит. Яблоки, одни только яблоки. Красное и желтое. Тушки… люди выбирали самое яркое из того, что видели. Словно мотыльки.
У крайнего мольберта пухлая девушка задумчиво грызла кисть. Губы, щеки стали зелеными, и Барсуков заинтересовался. Девушка нарисовала небо и яблоневые ветви, протянутые к небу словно руки. Надо же… Как ее зовут?
«Я Маша» — прочитал Барсуков на бейджике и застыдился.
— Плохо, да? — спросила Маша с непоколебимой уверенностью человека, у которого всегда все плохо.
Конечно, рисовала она из рук вон. Но рисунок Барсукову неожиданно понравился. В нем был намек на чувство.
— Все сегодня наперекосяк! — пожаловалась Маша, не дожидаясь ответа. — Скажите, господин Барсуков… — Девушка замялась, но продолжила: — …как опытный и эмоционально развитый гражданин, объясните, что такое любовь?
Барсуков потерял дар речи.
— Как определить? — напирала Маша. — Я познакомилась с молодым человеком. Он… ну, немного не такой, как все. Я не могу понять, люблю его или нет.
И Барсуков вспомнил. Месяц назад ему дали группу новеньких, и кураторша не пощадила, заставила похмельного Барсукова изучить дела.
«У этой, — вспомнилось Барсукову, — наркозависимые родители. Ей еще повезло, руки–ноги–го–лова на месте. Работает консультантом в обувном магазине. Абсолютная эмоциональная глухота. Как пробка, господи прости».
Маша тарахтела, аки суздальская трещотка, и Барсуков быстро уяснил, что необычен молодой человек, во–первых, пламенными речами, а во–вторых, банальным отсутствием жилья. Маша, как девушка инстинктивно добрая, бродягу пустила и в третью ночь (как советовала методичка — не раньше) совершила с ним добровольный коитус. Молодой человек предложил руку и сердце (как подозревал Барсуков — в обмен на доступ к холодильнику). Маша сверилась с методичкой и взяла тайм–аут. Теперь тайм–аут истекал, а четких указаний — «да» или «нет» — методичка не давала. Явная недоработка. Крепким обувным умом Маша понимала, что замуж надо. Но мировая медиакультура дезориентировала девушку. Замуж следовало по любви, и Маша прилежно ее искала. Замеряла пульс и давление, вела дневник мыслей и эмоций, но сделать вывод затруднялась.
