Затем я сделал ей маленький дубликат умножителя и увеличил его до размеров моего собственного.
Завороженная невиданным зрелищем, Джуди на время позабыла, чем подобного рода игрушки грозят роду человеческому. Но я не забывал ни на минуту. Для общества, основной целью которого является потребление, умножители были подобны смертоносной бацилле. Зачем пахать, сеять, жать, собирать урожай, если умножители могут производить булки тоннами из всего, что копится на городской или деревенской свалке? Зачем добывать нефть, делать станки, строить домны и автомобильные заводы? И чем расплачиваться с рабочими электростанций, если любую валюту можно штамповать буквально из грязи? Но ведь помимо этого можно штамповать и автоматы, гранатометы, мины, ракеты с ядерными боеголовками…
Разумеется, с распространением умножителей власти борются и будут бороться самыми беспощадными методами. Столь же очевидно, что борьба эта обречена. Можно вычистить один район или десять, сровнять с землей город, два, три. Но если на Земле останется хоть один умножитель — попробуй-ка отнять его у лавочника иди алкаша, не говоря уже о любителе наркотиков! — поголовье умножителей восстановится с молниеносной быстротой. Масштабы бедствия лучше всего иллюстрировала известная притча об изобретателе шахмат. В ней рассказывалось о том, что древний индийский мудрец в качестве вознаграждения за изобретение шахмат попросил у магараджи некоторое количество пшеничных зерен, число которых должно было увеличиваться в геометрической прогрессии от клетки к клетке. То есть на первую клетку он просил положить одно зерно, на вторую — два, на третью — четыре, на четвертую — восемь и так далее. Магараджа с радостью согласился, полагая, что дешево отделался, но когда попробовал расплатиться, из этого ничего не получилось. По подсчетам какого-то дотошного ученого вышло, что изобретателю причиталось, дай бог памяти… 8 642 313 386 270 208 зерен. Такого количества пшеницы ни самый богатый магараджа, ни все торговцы зерном не смогли бы собрать на всей Земле.
— Ну, и что тытеперь намерен делать? — спросила Джуди, вдоволь наигравшись с умножителем.
— Высади меня у ближайшей автозаправки. А сама проезжай вперед метров на пятьсот и жди меня там.
* * *Темно-зеленая «семерка» подходила мне как нельзя лучше — вылезший из нее парень напоминал ушлого помоечного кота, который выкрутится из любой переделки. Именно такой мне и нужен: купи-продай, не обремененный высокими идеалами. Впрочем, у кого они нынче есть — идеалы-то?
Я подошел к нему, когда он кончил заливать бак. Встал за бензоколонку, чтобы меня не было видно из окон станции, и вытащил из кармана здоровенную пачку долларов.
— Послушай, друг, глянулась мне твоя тачка. Уступишь за десять тысяч?
Патлатый парень в пестрой ковбойке и потертых джинсах уставился на меня как на сумасшедшего. Перевел взгляд на пухлую пачку баксов и помотал головой.
— Я не шучу. Бери баксы, а я возьму тачку. Вечером заявишь, что ее угнали, и получишь свое сокровище назад. В Штаты я на ней не укачу.
— Ты чо, мужик, с дуба рухнул? Так дела не делаются! — изрек заметно побледневший парень, не сводя глаз с зелененьких, притягивавших его взгляд словно магнит — железные опилки.
— Делаются-делаются, — заверил я его. Переложил баксы в левую руку и извлек из-под куртки «макара». — Соглашайся, друг, пока я добрый. Я ведь могу взять твою тачку даром и покупаю не ее, а твое молчание. По крайней мере, до вечера
— А ты шутник… — парень протянул руку, и я вложил в нее пачку долларов.
Он пошелестел ими, новенькими и затёртыми, морщины избороздили его увлажнившийся лоб.
— Лады. Придется пока пожить без кормилицы.
— Лезь в тачку. Высажу тебя через пару километров, а там проголосуешь или маршрутку остановишь.
— Ты чо, мужик? Этак я и без тачки и без баксов останусь! Езжай себе, а я уж сам, ножками пойду.
— До десяти часов вечера никуда не звони. Иначе не я, так другие тебя отыщут. По номеру тачки. Сечешь?
— Секу, дядя. Езжай себе с миром.
* * *
Мы оставили позади Гатчину, проехав мимо нее по объездной дороге, и Джуди просигналила мне, чтобы я остановился. Ну что ж, она права, пришло время расставить точки над і.
Я загнал «семерку» на незасеянное поле, Джуди поставила рядом «Оку» и выбралась из нее с дымящейся сигаретой в зубах.
— Ты так и не сказал мне, что собираешься делать дальше и куда мы едем.
— К моему старинному приятелю. Он живет на Псковщине, неподалеку от тех мест, где я родился.
— А потом? — настаивала Джуди.
— Потом видно будет. К родным я заезжать не собираюсь — вычислят и накроют. А у Коли можно отсидеться и составить план действий. Да и умножитель ему не помешает, дела у него идут не слишком хорошо. Фермер из него — как из кое-чего пуля. Таким образом, все будут довольны.
— А потом? — не унималась Джуди. — Будем жить на выселках, издали наблюдая, как рушится мир?
— Я не могу возвращаться в Питер. За госпожой Иванцевой придут другие. А за тем, как рушится мир, лучше наблюдать, находясь подальше от эпицентра событий.
— Хочешь, чтобы я поехала с тобой?
— «Оку» придется где-то припрятать до лучших времен. Или бросить. Иванцева не дура и сообразит; кто помог мне ускользнуть из ее лап.
— Серьезная дама?
— Весьма предприимчивая. — Я знал, что Джуди влюблена в свою машину, приобрести которую стоило ей неимоверных трудов, и потому добавил: — Мы можем дублировать эту «семерку» или любую другую тачку, которая тебе понравится.
— Нет. Я не поеду с тобой. На кого я оставлю маму? Она у меня старая, я у нее — единственный свет в окошке.
— Дело твое, — сухо сказал я. — Похищать я тебя не собираюсь. Когда заявится госпожа Иванцева, отдай ей умножитель. Сделай дубликат и отдай.
Мир летел вверх тормашками, и мы должны были лететь вместе с ним. Каждый в свою сторону. И, вероятно, это было к лучшему.
— Будь здорова, — сказал я, чмокнув Джуди в щеку. — Неужели ты так вот и уедешь?
— Я бы охотно улетел отсюда к чертовой матери, но у меня нет крыльев, — криво усмехнувшись, ответил я.
— Да, ты не ангел. И все же я тебя люблю… — прошептала Джуди.
Чувствуя, как обрываются последние нити, связывавшие меня с прежней жизнью, я попытался все же распустить изрядно потрепанный павлиний хвост и продекламировал строки из нетленного наследия Георгия Иванова:
Погляди, бледно-синее небо покрыто звездами, И холодное солнце еще над водою горит, И большая дорога на запад ведет облаками В золотые, как поздняя осень, Сады Гесперид.
